Он пил много и ел с большим аппетитом, доказательством чего мог служить его объемистый живот.
Молодая женщина, к которой он обращался на «вы» и называл Сарой, держала себя чрезвычайно скромно и с достоинством.
Она остроумно отвечала на любезности молодого принца и его товарища, улыбнулась два или три раза, причем ее голубые глаза сохраняли по-прежнему грустное выражение. Она называла мещанина просто по имени — Самуилом, когда он обращался к ней, называя ее Сарой. На несколько вопросов, предложенных молодыми людьми, Самуил и его спутница отвечали очень сдержанно, не распространялись о своих делах и сказали только, что они едут из Тура в Париж.
После обеда прекрасная Сара удалилась в свою комнату, а Самуил — в небольшой кабинет рядом, где ему поставили складную кровать.
Генрих Наваррский, сильно разочарованный, взял за руку своего друга Ноэ и увлек его на большую дорогу.
— Пойдем подышим воздухом при свете луны,— сказал он ему.
— Вы хотите поговорить со мной о Коризандре? Генрих вздрогнул.
— Ты насмехаешься надо мною, мой милый!
— Черт возьми! Мои предсказания, кажется, сбываются.
— Каким образом?
— Вы увлечены прекрасной мещаночкой.
— Я? Поди ты!
— Вздор,— настаивал Ноэ,— хотя вы и смеетесь над моими взглядами, но следуете им.
— Ты ошибаешься, она меня только заинтересовала.
— Это чувство — первая ступень к любви.
— Ты так думаешь? — наивно спросил принц.
— Еще бы!
— Кто она — дочь его или жена, или вчерашняя наездница?
— Вот это нелегко узнать,— сказал Ноэ.
— Если это его дочь...
— Так что же?
Генрих Наваррский, казалось, смутился.
— В таком случае у него прехорошенькая дочка, вот и все.
Амори рассмеялся.
— А если она его жена. О! Тогда...
— Ах, бедная Коризандра,— вздохнул Ноэ. Генрих закусил губу.
— Ты противный насмешник,— сказал он,— я ломаю свое копье о твое забрало и ухожу спать.
Действительно, Генрих Наваррский пожелал доброй ночи своему спутнику, вошел в гостиницу, приказал подать себе лампу и пошел в приготовленную для него комнату.
Там он сел на постель, позабыв раздеться, и начал мечтать, но уже не о Коризандре, а о прекрасной незнакомке.
Вдруг он вздрогнул.
— Честное слово,— подумал он,— мне кажется, Ноэ прав, если так будет продолжаться, то я позабуду Коризандру. Клянусь, у меня остался один только способ не забыть ее и думать только о ней — это прочитать ее письмо к подруге детства, жене ювелира Лорио.
Принц вынул письмо из кармана своей куртки и без зазрения совести развязал шелковинку.
— Тем хуже,— подумал он,— любовь делает меня нескромным.
IV
Генрих Наваррский развернул письмо Коризандры, графини Грамон, поднес его к лампе, которую он поставил на стол, и начал читать:
«Дорогая Сара!»
При этом имени он вздрогнул.
«Сара,— подумал он.— Женщину, с которой я только что ужинал, тоже зовут Сарой. Что если это она...»
Он продолжал читать.
«Письмо мое ты получишь в Париже, на улице Урс, в своей конторе, из которой ты не выходишь с первого дня нового г-ода, со дня Св. Сильвестра».
Генрих снова прервал чтение.
«День Св. Сильвестра — последний день в году, т. е. тридцать первого декабря, и если Коризандра пишет правду, то между моей незнакомкой и женой ювелира нет ничего общего».
После этого размышления принц продолжал читать.
«Письмо это, милая Сара, тебе вручит дворянин прекрасной наружности и мужественной осанки, который едет в Париж в первый раз. Зовут его Генрихом, Генрихом Бурбонским, принцем Наваррским. По приказанию своей матери, королевы Иоанны д'Альбре, он едет инкогнито, к тебе он явится под именем Генриха, и ты не покажешь вида, что знаешь, кто он такой на самом деле, или даже что угадываешь, кто он. Мой молодой принц, дорогая моя, храбр, смел, умен, но ему двадцать лет.
Понимаешь? О, дорогая моя, к своему стыду должна признаться тебе, я люблю его!
Я люблю его и любима им, или по крайней мере он думает, что любит меня.
Сегодня он расстался со мною на рассвете, целуя мои руки и давая клятвенные обещания. Он клялся, что будет любить меня вечно.
Но клятвы двадцатилетнего ребенка уносит время, уничтожает разлука...»
«Однако,— прервал себя Генрих Наваррский,— как могла угадать Коризандра, кого я встречу между Блуа и деревней Божанси? Будем продолжать чтение».
«О, я ревную, дорогая Сара, ревную, как испанка, и что-то говорит мне, что сердце, которое Генрих отдал мне, которое принадлежит мне, возьмет другая, в Париже, если я не приму своих мер!»
— Бедная Коризандра,—тихо сказал Генрих Наваррский, так, как говорят «в сторону».
Графиня де Грамон писала:
«Вот почему я обращаюсь к тебе, Сара, и поручаю тебе моего Генриха.
Этот ужасный Париж переполнен обольстительными и способными погубить его женщинами. Мой Генрих красив, и они украдут его у меня.
Так вот что я придумала. Четыре или пять лет прошло с тех пор, как ты вышла за ювелира Лорио и мы с тобой не виделись, ты теперь должна быть еще прекраснее, чем прежде, моя Сара, и я уверена, что волокиты и влюбленные в тебя напрасно простаивают целые вечера на улице Урс.
Если Генрих увидит тебя,— а увидит он тебя наверняка, так как передаст тебе мое письмо,— то он увеличит собою их число. К счастью, Сара, ты столь же добродетельна, сколь и прекрасна, а, кроме, того, ведь ты мой Друг.
Если бы Генрих даже забыл меня немножко ради тебя, это было бы полбеды, ты сумеешь держать его в рамках, то обнадеживая его, то отталкивая и пуская в ход весь запас кокетства, которое всегда свойственно женщинам.
Неужели ты все еще не понимаешь? Нет, может быть... Итак, слушай:
Если мой Генрих полюбит тебя, он не будет мечтать о любви расфранченных женщин, волочащих шлейфы своих платьев из золотистого сукна по коридорам Лувра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63