Несмотря на все старания врачей, к лейтенанту Д'Орильи долго не возвращалось сознание. Только к полудню он начал медленно приходить в себя. Но его била лихорадка, и он бредил. Двое из его соратников не отходили от него, с жалостью вслушиваясь в его бессмысленное бормотание. Раненый вскрикивал:— Вот он! Он уносит бумаги! Негодяй! Арестовать его!— Бедный! Он бредит… — сказал один из офицеров.— Да, но что серьезно: при пожаре исчезли очень важные документы… — сказал другой.— Ясно, что они сгорели в огне.— Хорошо, если так!— Ну кто же мог их похитить?— Вестовой, который находился на посту у двери бюро, утверждает, что он впустил в зал посетителя, который, имея пропуск, потребовал свидания с маркизом Д'Орильи. Потом посетитель исчез. Думаю, что именно он и ранил лейтенанта…— А может быть, никакого нападения не было, а просто Д'Орильи поранился, падая…В этот момент у изголовья раненого появился штандартоносец маршала Саксонского. Приветствуя двоих офицеров, он спросил:— Скажите, а причина пожара установлена?Оба офицера отрицательно покачали головой. Но тут больной стал понемногу приходить в сознание, лихорадка начала спадать, он открыл глаза и уже вполне осмысленно смотрел на тех, кто был рядом.Он увидел Фанфана. На его лице отразилась целая буря чувств: огромная благодарность, облегчение, волнение — все вместе осветило его взгляд, и он, протянув руки к Фанфану, тихо сказал:— Простите меня!И потом еще раз, уже более твердым голосом и с мольбой:— Простите меня!Фанфан был чуть не до слез растроган и обезоружен его искренним и глубоким раскаянием. Он ответил:— Прощаю!Может быть, их отец, который видел их с небес, пожелал, чтобы два брата, еще не узнав друг друга, полностью примирились?Робер Д'Орильи взял руку Фанфана и не отпускал ее; лицо его прояснилось; теперь на нем отражались спокойствие и радость. Фанфан не отнимал свою руку. Оба офицера тоже были глубоко взволнованы. И вдруг Д'Орильи рывком сел на постели, ужасно побледнел, словно что-то внезапно вспомнил, в глазах его появился ужас, и он закричал изо всех сил:— Фанфан, умоляю вас, немедленно предупредите маршала! Подлый Люрбек! Он украл у меня документы! Теперь противник будет знать, что наше правое крыло ничем не защищено до сих пор!Это был уже не лихорадочный бред! С полным сознанием он говорил о трагической и опасной ситуации; надо было действовать, не откладывая ни на минуту. Штандартоносец в одно мгновение все понял и сказал:— Иду!— Не слушайте, он болен, это бред! — воскликнули двое офицеров, пытаясь удержать Фанфана. — Мы не видели, чтобы шевалье де Люрбек появлялся здесь в последние дни. Посмотрите, бедный Д'Орильи даже не понимает, где он!И в самом деле, Д'Орильи, смертельно бледный, снова откинулся на свою постель в бессознательном состоянии; с его губ теперь срывались только бессвязные звуки… Фанфан на минуту засомневался. Ведь, в самом деле, ни за что на свете он не хотел бы принести маршалу неправильные, или даже неточные сведения. Но, с другой стороны, слова лейтенанта были слишком правдоподобны, да еще полностью совпадали с событиями, свидетелем которых он совсем недавно был сам в Версале. Для него не было сомнения в том, что Люрбек — опасный шпион!Фанфан повернулся к офицерам и закричал:— Я уверен, что господин Д'Орильи говорит правду! Необходимо действовать и немедленно! Пока я бегу в генеральный штаб, я прошу вас — примите меры, господа, чтобы наше правое крыло было поднято по тревоге! — Это единственный способ быть готовыми к сюрпризу, который преподнесет нам неприятель!Тон, которым он говорил, был настолько убедителен, что офицеры, мгновенно поверив ему, выскочили наружу. А Фанфан, с жалостью взглянув на Д'Орильи, которого двое санитаров теперь еле удерживали на постели, так как его бред приобрел буйный характер, бросился бегом к замку, в штаб…В этот день, после полудня, госпожа Фавар должна была, вместе со своей труппой, давать первое представление. Бедная женщина, честно говоря, была мало расположена в тот момент играть комедию. О ее любимице, таинственно похищенной, не было никаких сведений. Тюремное заключение мужа продолжалось, что приводило ее в отчаяние. Ей приходилось призывать на помощь всю свою энергию, волю и самообладание. Но она все-таки рассчитывала — любезностью, или хитростью, — но когда-нибудь заставить маршала действовать. Только эта надежда, как ни хрупка она была, и давала ей возможность не потерять последнее присутствие духа.Утром к ней пришел Бравый Вояка и сообщил, что король и дофин будут присутствовать на спектакле. По замыслу госпожи Фавар давали комедию «Деревенский петух», принесшую ранее самый шумный успех Фавару.Бригада солдат воздвигла в парке замка сцену, а деревья парка служили естественным задником в природном «театральном зале». Два барабана, над которыми поставили наперекрест королевские штандарты, составляли забавную декорацию, а дежурный начальник лагеря добыл у населения близлежащих деревень большое количество кресел, стульев, табуретов, которые денщики и слуги расставили рядами прямо на траве лужайки перед сценой. Палатки, находившиеся за сценой в небольшой рощице, служили помещением для артистов, и Бравый Вояка, несмотря на все невзгоды, ни на минуту не забывая о своих служебных обязанностях, хлопотал, журил и наводил порядок среди гвардейцев, которые помогали все устраивать и охотно протягивали руку помощи актерам, а особенно — актрисам, радуясь возможности близко с ними общаться.Маршал Саксонский чувствовал себя скверно и в то утро оставался в своей комнате. Ему должны были, в соответствии с предписаниями врачей, делать очередную пункцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103