Все они с радостным удивлением смотрели на пестрый, шумный Луисбург, на праздничную сутолку перед домом, слушали веселый и звонкий говор разноязыких людей острова Нусса-бе, впервые без страха и подозрений собравшихся вместе на общий большой праздник. Веселье, начавшееся в полдень 12 мая, продолжалось до утра. При свете костров, под разноцветными гирляндами бумажных фонариков, плясали и пели малагасы, французы, русские и соплеменники Джона Плантена.
В середине второго дня праздника вождь племени анимароа Винци подошел к Морису, и в этот момент люди из племени анимароа, стоявшие на площади возле дома, закричали:
— Слушайте! Слушайте!
Многоязычный говор смолк. Головы всех людей, сидевших на площади за общей трапезой — сакафой, — повернулись к Морису Августу и вождю племени анимароа. Вождь племени встал рядом с Беньовским и протянул к нему повернутую вверх ладонью правую руку. Винци сказал, чтобы Морис Август сделал то же самое, что сделает вождь племени анимароа.
Беньовский протянул навстречу Винци свою правую руку, тоже повернув ее ладонью кверху. Винци достал из ножен маленький острый нож и быстрым легким прикосновением надрезал себе кожу на руке. Затем он протянул нож Беньовскому и сказал, чтобы Морис Август сделал то же самое. Когда по руке Мориса покатились первые капли крови, Винци плотно приложил свой порез к порезу на руке Беньовского, и кровь их смешалась.
Так на глазах у сотен людей произошел священный обряд малагасов — фатидра. Отныне Морис Август и Винци становились братьями и только смерть могла разорвать их кровный союз. Так люди племени анимароа стали побратимами белых людей, поселившихся в городе Луисбурге на берегу залива Мангаб.
Май на Мадагаскаре был последним осенним месяцем. В июне приходила зима. Небо становилось пасмурным, с южных румбов начинали дуть холодные ветры, которые несли с собою бесконечные дожди, серые и плотные, как мокрая парусина.
Со стороны топких болот, окружавших с севера и востока Высокое плато, шли к берегу моря одна за другой звенящие тучи комаров. И вместе с ними в прибрежные деревни приходила лихорадка. Она входила в жилища богатых и бедных, в лачугу раба и дом короля. Она мучила стариков и детей, воинов и женщин. Она превращала сильных мужчин в слабых детей, а слабых убивала после долгих и тяжелых мучений. В июле лихорадка пришла в Луисбург, а к сентябрю в городке не было почти ни одного человека, которого она миновала бы. Два месяца в Луисбурге жил Жак Говердэн. Он день и ночь ухаживал за больными. Испробовал все снадобья, какие только у него были, но все оказалось напрасным. В первых числах августа заболел лихорадкой и Ваня. Напрасно старался Говердэн облегчить болезнь. Ваню бросало то в жар, то в холод; во рту у него было сухо и жарко, как в только что протопившейся печке, а по всему телу проступала испарина. Голова болела, ныли суставы, и бесконечная слабость волной разливалась по всему телу. Однажды Говердэн внезапно исчез, и три дня его не было. На четвертый день, когда солнце уже упало в болота, окружавшие Луисбург с запада, Говердэн появился в городке в сопровождении высокого худого человека лет пятидесяти.
Они вдвоем вошли в дом, где жил Ваня, и Говердэн сказал, что это один из лучших знахарей острова по имени Хова. Остановившись в дверях, Хова долго и внимательно смотрел на Ваню, затем присел перед циновкой и стал раскладывать гадательные палочки — сикиди. Прошло не менее получаса, прежде чем Хова перестал перекладывать сикиди с места на место. Однако Ваня заметил, что Хова не столько разгадывает замысловатые комбинации, сколько следит за ним, бросая на него быстрые взгляды.
Когда Хова, по-видимому, понял, как следует приступить к лечению, он достал из принесенного с собою мешка связку сухих душистых трав — фанафоди — и украшенный жемчугом рог буйвола. Хова вскипятил воду, бросил в кипяток фанафоди и, когда вода стала коричневой, вылил ее в рог. Он дал Ване отпить один глоток и сказал, чтобы в следующий раз он отпил столько же после того, как проснется. Незаметно для себя Ваня уснул, а когда проснулся, то почувствовал необычайное облегчение. Правда, слабость все еще оставалась, но голова была ясной, суставы не болели, и жажда, мучившая его все последние дни, совершенно исчезла.
Ваня с наслаждением потянулся и сел на циновке. Он протянул руку к рогу, отпил еще глоток горьковатого коричневого отвара и снова заснул. Проснулся он к вечеру. Возле него сидел Говердэн и улыбаясь глядел на него.
— Ну, Жан, болезни как не бывало? — весело спросил Говердэн и продолжил: — Вот тебе и дикари. Хова сделал то, чего не мог бы сделать ни один белый врач. Любой хомбиаса учится лет десять-пятнадцать, прежде чем станет мастером и прежде чем другие хомбиаса примут его в свою корпорацию. Поэтому-то я и не встречал на Мадагаскаре лекарей моложе сорока лет. Да и не всякого человека принимают они в обучение. Ученик должен быть сообразительным, любознательным, честным и бескорыстным. Если хомбиаса использует свои знания во вред людям или превращает лечение в доходную статью — его немедленно изгоняют из корпорации. Все хомбиаса острова знают друг друга и при встрече обмениваются не только травами, кореньями и рецептами, но и новостями. И поэтому если кто-либо из хомбиаса нарушит неписаный устав корпорации, то вскоре об этом будут знать все лекари острова, и нарушитель станет изгоем.
Первые два дня после выздоровления Ваня все еще чувствовал слабость, потом и это прошло. Однако могущественному хомбиаса удалось вылечить от лихорадки далеко не всех больных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147