Многочисленные лишения и опасности научили его осторожности, и поэтому даже на стоянке, в тихой бухте у необитаемого острова Маканруши, он спал по-звериному чутко и при малейшей тревоге готов был схватиться за оружие.
Свет зажженного фонаря, скрип переборок, духота — все Это мешало Ване спать. Он встал, потихоньку вышел из каюты и поднялся на палубу. Ночная свежесть сразу же охватила его с головы до ног, и через несколько минут он изрядно продрог. Идти обратно не хотелось, и Ваня нырнул в подвешенную на корме шлюпку. На дне шлюпки лежал сложенный вчетверо старый парус. Ваня влез в парус, как в большой конверт: улегся на два нижних его ряда, натянув на себя два верхних, и вскоре задремал.
Он еще не успел заснуть, как вдруг услышал рядом с собой осторожные шаги. Кто-то босиком шел по палубе. Человек тихо зашел за шлюпку и присел на корточки у ее борта.
Через несколько минут к нему подошел второй и тоже спрятался за шлюпку, присев на корточки.
— Никто тебя не видел? — спросил первый.
— Не бойся — все уже давно спят, — ответил второй.
Ваня узнал голоса камчадала Паранчина и штурмана Измайлова. «Зачем они здесь? Чего им бояться?» — подумал Ваня и затаился.
— Порешили мы с Зябликовым и Софроновым, — тихо сказал Измайлов, — венгерца да Хрущова убить. Они всему этому делу голова. А как снимем голову да Кузнецова с рыжим шведом порешим, остальные под наше начало перейдут не мешкая. И как одолеем — прямым ходом в Охотск.
Первое, что пришло Ване в голову, — тотчас же бежать! Но он подавил в себе это желание и затаил дыхание.
Паранчин долго молчал.
— Думаю я, — заговорил он наконец, — что и другие злодеи, Панов, да Степанов, да Батурин с Турчаниновым, не лучше атамана с его челядью. Неплохо бы и их тоже заодно порешить.
— Там видно будет, только лишняя-то кровь зачем? — примирительно сказал Измайлов. — Да и не просто со всеми ними будет сладить, хотя и еще с десяток человек заодно с нами согласны действовать…
Неизвестно, что еще сказал бы Измайлов, но вдруг как-то сразу оборвал фразу. Послышался скрип трапа и тяжелые шаги, приближающиеся к корме. На палубу вышел Винблад. Ему, видно, тоже не спалось. Швед постоял у борта, а затем, Заметив сидящих на корточках заговорщиков, подошел к ним и опустился рядом на палубу, вытянув худые длинные ноги.
Измайлов деланно обрадовался.
— Не угодно ли табачку? — подобострастно проговорил он и протянул шведу кисет.
Винблад молча набил трубку. Закурив, вполголоса спросил:
— Не спите?
— Никак не спится — духота да жарынь, — разом ответили Измайлов и Паранчин и тут же дружно задымили самокрутками.
Больше никто из них не произнес ни слова. Кончив курить, все трое разом встали и пошли в каюты.
Ваня подождал, пока умолкли их шаги, перестал скрипеть трап, и потом, осторожно и мягко промчавшись по прохладным доскам палубы, скатился вниз, почти не касаясь ступенек босыми ногами.
Штурман Измайлов, матросы Софронов и Зябликов, камчадал Паранчин, допрошенные Беньовским и Хрущовым, в заговоре сознались. Однако ни один из них не выдал других заговорщиков.
Для того чтобы решить участь предателей, весь экипаж «Святого Петра» собрался на палубе.
Одни требовали смерти, другие склонялись к тому, чтобы, прежестоко выдрав виновных кошками, оставить всех на корабле, не губя души смертоубийством. Беньовский требовал смерти всем четверым. Когда Хрущов не согласился с ним, Беньовский раздраженно ответил:
— И я снова скажу тебе, Петр: «Не надежен для царствия божия взявшийся за плуг и оглядывающийся назад!»
И многие поддержали капитана, а более всех настаивали на казни предателей Рюмин и Кузнецов.
Но, когда стали голосовать, оказалось, что ровно половина за то, чтобы оставить заговорщиков в живых. И тогда-то после долгих споров было решено поступить так, чтобы и те и другие остались удовлетворены приговором. И наконец, такое наказание нашли…
Пятьдесят восемь человек, оставшихся на борту «Святого Петра», смотрели в одну сторону. Даже штурвальный не смотрел вперед. Он, так же как и все, смотрел назад, на берег оставшегося за кормой необитаемого острова Симушира. Там, у самого берега острова, по колено в морской воде, стояли отверженные Герасим Измайлов и Алексей Паранчин. Компания большинством голосов решила оставить их на Симушире. Оставленные без оружия и продуктов, они были обречены на медленную смерть от голода и холода. Их сообщники — матрос Петр Софронов и штурманский ученик Филипп Зябликов — долго валялись в ногах то у Беньовского, то у Хрущова и, плача, просили простить их. На виду у всего экипажа они были прежестоко биты кошками и оставлены на корабле, а Измайлов и Паранчин предпочли смерть унижению, никого ни о чем не просили и за столь зловредное упорство, для назидания другим, были высажены на остров.
Когда шлюпка, отвозившая Паранчина и Измайлова на Симушир, вернулась на корабль обратно, Беньовский сказал Хрущову:
— Не устаю дивиться дикости и варварству твоих сограждан, Петр. Не из-за награды, за наши головы обещанной, рисковали они собственными своими головами. Не может человек идти на смерть ради своей выгоды, но только ради идеи, которой он служит, сказал как-то мудрец Руссо. А какой идее служили Паранчин и Измайлов? И вместе с тем шли па гибель. Почему? Зачем? Этого я понять не могу.
— И не сможешь, — ответил Хрущов. — Они родились здесь и здесь же хотят жить и умереть. А для тебя не существует родины, и ты не знаешь, что это такое.
— Но разве можно любить родину нищую, голодную, невежественную и дикую? — спросил Беньовский.
Хрущов ответил ему вопросом на вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147