Народ на площади одобрительно загудел.
— Сотника же Чупрова, магазейного казака Никиту Черных, капрала Трифонова, прислуживавшего в доме коменданта камчадала Алексея Паранчина, и штурмана Герасима Измайлова, кои и после того, как законная власть в Большерецке восторжествовала, продолжали предерзко новую власть хулить, а старую называть законною… — Хрущов перевел дух, и в совершеннейшей тишине заключил: — Всех до одного под крепким караулом из Большерецка вывести и в определенном нами месте держать до особого на то повеления!
Гул прошел по толпе, многие вытянули шеи, ожидая, что Хрущов скажет еще что-нибудь, многие шепотом и вполголоса стали расспрашивать друг друга: о чем это он сказал в самом конце своей речи? Куда это отправят Чупрова и Трифонова с их товарищами? Что значит до особого повеления и каким будет это повеление? Но вслух, громко никто ничего не сказал.
Так и разошлись с площади молча, косо поглядывая на УХОДЯЩИХ в канцелярию судей и на то, как загоняют обратно в церковь пятерых оставленных под стражей.
— И все же должен сказать тебе, Петр Федорович, что ты поступил неправильно, отпустив на волю три десятка здоровых мужиков, которые и без оружия смогут учинить немалую диверсию, коль оставил их в нашем тылу, — с досадой и злостью проговорил Беньовский, как только все они после суда вошли в канцелярию.
— Каким же образом? — раздраженно спросил его Хрущов, и было видно, что продолжают они спор, начатый задолго до этого, по-видимому, еще когда собрались в канцелярии перед судом, чтобы договориться о предстоящей процедуре и решить, какой приговор будет справедливым.
— А таким вот образом: придут в Большерецк воинские команды из других острожков да и вооружат сих оставшихся ружьями да саблями. И станет у нас на три десятка недругов больше, — ответил Беньовский.
И Хрущов, понимая его правоту и все же не желая поддаваться, спросил:
— Что же ты их пострелять приказал бы, что ли? — и, склонив голову набок, долго смотрел на Беньовского, будто видел его в первый раз и хотел получше запомнить.
Беньовский горько усмехнулся и сказал:
— Апостол Матвей пусть ответит тебе Петр: «Не надежен для царствия божия взявшийся за плуг и оглядывающийся назад!»
Хрущов, выслушав, только бровь приподнял и, по давней своей привычке спорить с Беньовским ни в чем ему не уступая, ответил:
— На дуэлях, Морис, дерутся одинаковым оружием. Ты избрал священное писание. И я хоть в семинариях и не учился, но и этим оружием сражаться с тобою согласен. Апостол Матвей пусть ответит и тебе, Морис: «И по причине умножения беззакония охладеет любовь!» Ты этого хочешь, что ли? И чем же будет твоя новая власть лучше старой, если в первый же день оставишь ты в неволе мужей, отцов и братьев тех, перед кем ты их только что судил?
На следующий день, 27 апреля, на местном погосте четверо артельщиков, споро работая заступами и лопатами, копали могилу капитану Нилову. Это он, капитан Нилов, выстрелил, когда заговорщики ворвались в его спальню, и в сумятице и темноте кто-то ударил коменданта ножом. Удар пришелся в шею, под самое ухо, и Нилов, промучившись около часа, умер.
Никто из жителей Большерецка не провожал убитого коменданта на кладбище. Все его откровенные сторонники сидели под замком в церкви, а другие, кто и хотел бы, побаивались: кто знает, как отнесутся к этому новый большерецкий атаман и его люди? Могилу быстро закидали землей, быстро поставили неструганый крест. Дьячок помахал кадилом и, обняв за плечи горько плачущего Гришу — единственного, кто проводил гроб коменданта на кладбище, — ушел в поселок.
Ваня издали, спрятавшись за один из больших надмогильных крестов, наблюдал за всем, что происходило на кладбище. Ему очень хотелось подойти к Грише, сказать мальчику что-нибудь хорошее, ободрить его, но какое-то неведомое доселе чувство мешало сделать это. Ване казалось, что и он виноват в смерти Гришиного отца, и, хотя, наверное, ударили капитана в горячке боя, не желая убить, все же случилось непоправимое: капитан лежал теперь в земле, а над мокрым черным пригорком стоял осиротевший сын коменданта, его недавний товарищ, заплаканный, маленький и жалкий.
Когда Гриша и дьячок ушли к поселку, Ваня не выдержал: он сорвался с места и побежал вслед. Но потом остановился, постоял, глядя, как двое уходят все дальше и дальше, и повернул обратно к погосту. Здесь, на кладбище Большерецкого острога, кончилось его детство.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
К ЗОЛОТОМУ ОСТРОВУ
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой рассказывается о пользе бессонницы, подтверждается правильность одной поговорки; здесь же происходит ознакомление с демонстрацией хороших манер, учтивостью и почтительностью, после чего читателю предоставляется возможность услышать первый пушечный выстрел, узнать, почему был перерублен якорный канат, а также познакомиться с добрыми людьми, живущими на прекрасном острове
Две недели команда и пассажиры галиота «Святой Петр» готовились к дальнему плаванию. На корабле почти полностью обновили спасти, снарядили галиот провиантом, порохом, поставили мортиру и две пушки. Все это снаряжение на одиннадцати больших плотах было переправлено в Чекавинскую бухту, к месту стоянки галиота, а затем поднято на его палубу и опущено в трюм. Взятых с собою пятерых заложников, которые до сего времени сидели под замком в церкви, беглецы посадили на другой корабль, стоящий в бухте, — галиот «Святая Екатерина». Сами же с немалым трудом разместились в каютах и трюмах «Святого Петра».
Шестьдесят путешественников расположились на сравнительно небольшом судне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147