Он предложил Гиацинту Магеллану издать мемуары о жизни и приключениях графа и барона Мориса Августа Беньовского в Африке, АЗИИ и Европе, в Тихом, Индийском и Атлантическом океанах. Магеллан согласился и предложил Беньовскому и Ване на время работы поселиться у него. Хозяин отвел своим гостям две небольшие комнатки и иногда наведывался то к одному, то к другому из них. Оставаясь один, Ваня часто вспоминал войну на Мадагаскаре, долгий и нелегкий переход в Европу.
Однако чаще всего представлял он себе события последних дней, когда их корабль пришел в английскую гавань Портсмут. Здесь он и Беньовский распрощались со своими товарищами, делившими с ними тяготы и невзгоды пути длиною в пять с половиной лет. Их верные спутники и друзья в Портсмуте пересели на корабль, уходивший во французский порт Гавр, с тем чтобы из Франции отплыть в Россию. И, думая об этом, Ваня иногда спрашивал себя: «А не лучше ли было ему вместе с ними отправиться домой?» Но сознание того, что учитель болен и нуждается в уходе и помощи, заглушало эти сомнения. По вечерам и Ваня и Беньовский спускались вниз и вместе с хозяином сидели у большого камина, где весело потрескивали угли, через каждые пятнадцать минут переливчато звенели старинные часы с поблескивающим медью циферблатом и пахло разогретым воском и книжной пылью. С темных от времени портретов, висящих в простенках между шкафами, смотрели достопочтенные предки хозяина — типографщики, ученые, священники и юристы.
Магеллан не был женат. Хозяйство вела его сестра — тихая, болезненного вида старая дева, все вечера проводившая в церкви.
Однажды, когда они, как обычно, сидели у горящего камина, раздался стук в дверь, и на пороге появился почтальон. Из большой кожаной сумки он достал конверт и, с трудом выговорив непривычные фамилии «Бэньизкоу и Узтьючайнинофф», вручил им довольно толстое письмо, Морис расплатился с почтальоном и, придвинувшись к огню, развернул первый лист.
Ваня тоже подвинул свое кресло к камину и, мельком взглянув на исписанный ровными, мелкими буквами лист, узнал почерк Алексея Чулошникова.
Морис пробежал глазами несколько строчек и затем, объяснив безучастно сидевшему рядом Магеллану, от кого именно получили они письмо, начал читать:
— «Любезные государи мои, Морис Августович и Иван Алексеевич! Как мы с вами и договорились, пишу вам о делах, кои произошли с нами после того, как артель наша ушла из Портзмута в Гавр».
И Ваня вспомнил, как крепко обнял он Алексея Чулошникова перед тем, как тот взбежал по трапу на корабль, отходящий в Гавр, как сильно сжал ему руку и, взглянув прямо в глаза, сказал: «Ну, Алексей, не поминай лихом! Если что было не так, прости. Даст бог, свидимся еще». Вспомнил и то, как Чулошников ничего не сказал в ответ ему, только поцеловал по русскому обычаю троекратно и пошел на корабль легко и споро.
И когда отошел корабль в море, то дольше всех махал ему рукой Алексей, как бы напоминая еще раз об уговоре, который был у них заключен во время перехода от Мадагаскара до Европы. Вспомнив об этом, Ваня взглянул на бледного, сильно похудевшего Беньовского и подумал: «Как только вылечится Морис Августович, так и исполню, что обещал Алексею: в Портзмут, оттуда на материк, а там три-четыре недели — и я в России».
Между тем Беньовский продолжал:
— «Еще сообщаю, что, когда я вместе с Алексеем Андреяновым пребывал в Гавре, встретили мы некоего русского человека, коий и назвался Федором Каржавиным . Оный человек ехать в Россию нас накрепко отговаривал, говорил, что-де государыне верить никак нельзя. И что после возмущения пугачевского ждет нас неминуемо вечная каторга. Однако мы спорили супротив оного Федора накрепко и решения своего не переменили. Из Гавра выехали все мы на другой день по прибытии и еще через пять суток добрались до Парижа.
И то удивительно, что в сем Вавилоне, где 967 улиц, кроме переулков, и 50 тысяч домов, встретил я штурманскую вдову Ульяну Захарьину, оказавшуюся ныне женой Петра Хрущова. От Ульяны и Петра узнал я о судьбе всех наших товарищей. Сам Петр и Дмитрий Кузнецов служат в армии французского короля капитанами. Мейдер и Винблад уехали в Швецию, остальные возвратились в Россию. Здешний российский министр-резидент, господин Хотинский, о том мне рассказал доподлинно и обещал, что и нам будет дозволено на родину возвратиться.
Последние слова пишу для тебя, Иван. Об уговоре нашем ты помнишь. И как только сможешь, то поезжай домой и ты. Негоже русскому человеку по всему свету скитаться и помереть невесть где без причастия и покаяния. Ждать тебя будем до рождества, потому как господин резидент говорил, что к рождеству надеется он от государыни сатисфакцию просьбы нашей получить. Ежели до рождества поспеешь, то ищи меня в доме господина Жака Фелисье на улице Бочаров.
Засим низко кланяюсь, Алексей Чулошников».
Дочитав письмо до конца, Беньовский уронил его на колени, немного помолчал и, не глядя на Ваню, тихо проговорил:
— А я ведь совсем здоров, Иване. Ей-богу…
Они распрощались через неделю после этого… Он мог бы пожить в Лондоне еще немного, но Беньовский уже поправился; дел у Ивана не было, безделье, к которому он никак не мог привыкнуть, стало угнетать его, и Ваня уехал в Портсмут, твердо пообещав дождаться Беньовского в Вербове. Ваня взошел на борт корабля, стоявшего в Портсмуте, который должен был доставить его в голландский город Роттердам. Оттуда по реке Маас Ваня решил спуститься к Рейну и далее плыть вверх по его течению до Страсбурга, затем через Вюртемберг сушей пройти до Ульма и оттуда снова водой, на этот раз по Дунаю, спуститься до Братиславы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147