Помолчали, прислушиваясь к тихому плеску Ностури у берега, белеющего кругляками.Дед Димитрия глубоко вздохнул:– Сад Даутбека совсем пропал…– А кто будет смотреть, раз царское – не жалко, – равнодушно отозвался юркий старик.– Плохо говоришь… Разве дерево виновато, что оно царское? – покачал головой дед Димитрия. – Вот я ни одного черного волоса в усах не имею, а у меня все деревья зеленые… Каждую ветку от мха сам очищаю, потом, сучья не отламываю рукой, дерево тоже боль чувствует, живое, – ножом срезаю.– А траву под деревом вырываешь, тоже живая…– Э, траву надо вырывать, пусть у чужих корней воду не ворует, – обернулся дед Димитрия к сутулому старику.– Правду, дорогой, говоришь, – кивнул головой прадед Матарса. – Вот у меня прошлую пасху молния чинару ранила. Я испорченное место вырезал, потом белой смолой помазал, потом мокрым платком перевязал, через два воскресенья дерево спасибо сказало – еще лучше расцвело.– Хорошо сделал, дорогой, если дерево получило рану, зачем сразу хоронить, – одобрительно сказал дед Димитрия.– Э, что сад!.. Не везет Гогоришвили. Вот Даутбек, говорят, богато живет в Исфахане, а у его отца всего четыре дыма осталось, и уже третий раз с каждого дыма гзири по два барана отбирает. Жаловаться тоже нельзя, некому, – угрюмо сказал сутулый старик, отшвырнув палкой кругляк.– Некому… Опасно тоже, по три начнут брать, – засмеялся худенький старик, и морщинки разбежались по его румяному лицу.С откоса посыпались кругляки. Старики быстро подняли головы и радостно приветствовали любимого мествире.Спускаясь, мествире поднятой рукой приветствовал ностевских друзей. На его плечах топорщилась короткая бурка, колпак из белого войлока острым концом сгибался набок. Черные цаги с кожаными кистями выдавали в нем странствующего музыканта. Никто не знал, откуда мествире родом, как звали его отца, но смеющиеся глаза и смелые слова делали его близким каждой деревне.С тех пор как замолкла на Гостибских высотах разбитая чианури старого Бадри, молодой мествире оставил свои сады и пажити и подхватил незаконченную песню радости и грусти.Еще издали улыбаясь, мествире подошел к бревну:– Победа, друзья! Кто соскучился по новостям?– Победа, дорогой! Все соскучились. Вот баранами нас рассердили, говорят, по три брать будут, – шумно вздохнул прадед Матарса.Мествире откинул бурку, снял гуда-ствири, обшитую разноцветными стеклянными бусами, и, опускаясь на бревно, лукаво подмигнул:– Э, народ, время ли о баранах беспокоиться? Вот вся деревня Осиаури с ума сходит!– Что у них, гзири подобрели?– Может, обратно отдают баранов?Старики захохотали. Дед Димитрия захлебнулся смехом и долго кашлял, морщинистой рукой вытирая слезы.– Больше, чем обратно, еще своих в придачу дают, – смеялся мествире. – Вот, люди, царица Мариам подобрела, пожертвовала в память царя Георгия Мцхетскому монастырю деревню Осиаури.– Счастливые, к богу придвинулись, – прищурился юркий старик.– Совсем счастливые, через год рядом с богом сидеть будут, – продолжал мествире, – царица Мариам позаботилась об этом, обязала всю деревню Осиаури поминать царя Георгия. Каждый дым раз в год должен отдавать монастырю: десять коди муки, десять коди вина, одну корову или трех баранов, пятнадцать рыб, шесть кругов сыра, три кувшина масла, сорок яиц, кувшин соли, связку свечей, две горсти ладана.Старики изумленно смотрели в рот мествире, казалось, потеряв дар речи.Мествире, раздув гуда-ствири, запел о волшебной стране, где за такую доброту царицы народ собрался и дал ей палкой по тому месту, которым давят трон.И зашумели старики, выкрикивая проклятия ведьме.– Чтобы шакал на охоте царице Мариам это место отгрыз, – волновался дед Димитрия.– А чем тогда думать будет? – вставил прадед Матарса.– Чтоб у нее в руках свеча на молитве растаяла, – вторил юркий старик.– Чтобы у нее в горле шашлык застрял, – кипел сутулый старик.– Лучше рыба, – пожелал прадед Матарса.Мествире, перебирая пальцами гуда-ствири, под тягучий мотив протянул:– Напрасно желаете, люди, царица от этого себя молитвами оградила, обязав каждый дым в день поминовения царя Георгия давать протоиерею один марчили, ключарю полмарчили, двум священникам по абазу и двум диаконам по два серебряных шаури.Дед Димитрия с остервенением швырнул свою палку. Старики вскочили и, перебивая друг друга, сыпали пожелания щедрой царице:– Чтоб у нее одна нога отсохла! – разъярился угрюмый старик.– Лучше две, – пожелал прадед Матарса.– Чтоб ей гусеница в ухо залезла! – кричал дед Димитрия.– Лучше ниже, – посоветовал прадед Матарса.Наругавшись вдоволь и устав от волнения, старики вновь расселись на бревне.– Сколько лет прошло, все забыли о царе Георгии, она одна вспомнила, – уже спокойно проговорил сутулый старик.– Может, и не вспомнила бы, но поссорилась с Трифилием, настоятелем Кватахевского монастыря, – пояснил мествире.– А чем ей черный князь помешал? – удивился до сих пор молчавший старик, одетый в козьи мохнатые шкуры и каламаны.Мествире пристально оглядел стариков:– Эристави Арагвские возвращаются из Ирана. Русудан с ними, дети Георгия тоже. Настоятель Трифилий умно советовал царю Луарсабу помириться с женой Саакадзе. Царица Мариам чуть Метехи не подожгла от злости, потом надумала лучше сжечь завистью сердце Трифилия, враждующего с Мцхетским монастырем. Вот, люди, в воздухе тишина, всегда дождь будет.Старики недоверчиво покосились на мествире.– Русудан не может приехать, – покачал головой дед Димитрия.– Откуда узнал? – с затаенной надеждой допытывался прадед Матарса.– Сестра Эрасти рассказывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169