Не из-за себя, а из-за его любимой сестры, такой беспомощной и уязвимой.
— Джон, когда дети появятся на свет и я достаточно окрепну для путешествия, я хочу, чтобы ты отвез меня к маме в Уиклоу. Я обещала, что дам ей знать, если мне понадобится помощь.
Джонни Монтегью чувствовал, как растет в нем гнев. Он собирался в Ирландию, верно, только отправится он не в Уиклоу, а в Замок Лжи. Он заставит ирландского сукина сына поступить с Эмерелд как подобает порядочному человеку. О'Тул оставил Монтегью без гроша, а сам наслаждается титулом и состоянием графа Килдэрского. Джон поклялся, что Шон заплатит за все сторицей.
Душа Джона разрывалась надвое. С одной стороны, ему не хотелось оставлять сестру в руках развратного и ревнивого Джека Реймонда. Но он понимал, что, оставаясь здесь, все равно ничем не сможет помочь. Брат плохой помощник во время родов. Но Джон рвался в бой. Он боялся, что время Эмерелд истекает. Хотя бы раз в жизни он должен действовать решительно.
Джон поцеловал сестру:
— Я люблю тебя. Постарайся отдохнуть и собраться с силами.
И он отправился на поиски Белтона.
— Реймонд здесь? — Джону едва удавалось сдерживать ярость. Он жаждал выплеснуть на кого-нибудь свой гнев, и Реймонд был для этого самым подходящим объектом.
— Нет, сэр. На этой неделе он почти не показывался.
От досады Джон заскрипел зубами:
— А мой отец?
— Я его жду. Обычно он поздно обедает дома.
Джон отправился на кухню и с силой вложил двадцать фунтов в руку миссис Томас:
— Это все деньги, что есть при мне. Если Эмерелд что-нибудь понадобится, достаньте это для нее. Если по какой-то причине доктор Слоун не сможет прийти, приведите другого врача или повитуху. Не говорите моему отцу, что у вас есть эти деньги, а то он их у вас отберет.
Когда Джон открыл парадную дверь, он не сразу поверил, что ему так повезло. По ступеням поднимался Джек Реймонд. Впервые в жизни Джон испытал жажду крови. Это было пьянящее чувство. Как только Реймонд ступил на верхнюю ступеньку, кулак Джона взметнулся, нанося удар прямо в лицо. Раздался тошнотворный хруст. Реймонд кувырком полетел вниз по лестнице, приземлившись бесформенной кучей. Одна нога лежала поперек последней ступеньки.
Без всяких угрызений совести Джон Монтегью с силой опустил сапог на ногу зятя и повторял это до тех пор, пока не услышал, как хрустнула кость. Потом Джон нагнулся и схватил Джека за окровавленный шейный платок:
— В следующий раз я не стану ломать тебе ногу. Я оторву тебе яйца. Попробуй только хоть пальцем тронуть Эмерелд!
Человек, научивший Джонни Монтегью таким устрашающим угрозам, провел день в одиночестве. С момента его возвращения из Англии никто в Грейстоунсе не осмеливался подойти к нему. Все слуги, начиная с последнего конюха до Пэдди Берка, хотели знать, почему Эмерелд не вернулась домой, но потемневшее, внушающее страх лицо графа заставляло их держать вопросы при себе.
Шон О'Тул разрывался на части, отгородившись мрачной стеной молчания. Кто бы ни осмелился обратиться к нему, он не произносил ни звука. Тогда его оставили в покое, ничем не нарушая его одиночества и желания жить затворником.
Оседлав Люцифера, он носился по холмам, ничего вокруг не видя. Холодный дождь, переходивший в ледяную крупу, бил ему в лицо, но он продолжал эту скачку без устали. О'Тул не воспринимал ничего, кроме своих мрачных мыслей. Он оставил ее в Лондоне, но Эмерелд по-прежнему была с ним. Когда Шон не спал, он думал только о ней, но если ему и удавалось ненадолго уснуть, его сны переполняла тоска по ней. Он попался в свою собственную ловушку, Шон украл ее и превратил в идеальную спутницу, без которой жизнь потеряла смысл.
«Верь мне!» Он говорил ей это множество раз. И Эмерелд не только поверила, она отдала ему свою любовь. Недовольство собой все росло в его душе, пока он не начал ощущать на языке его вкус. Его самоуважению нанесен удар. И это сделал он сам, своей изуродованной, искалеченной рукой. А теперь даже обрубок пальца не казался ему таким отвратительным, как его душа. Он чувствовал, что она почернела, как ночь.
Шон громко выругался и горько рассмеялся над тем, каким дураком он становится. У него почти не осталось уважения к самому себе, но и эта малость скоро превратится в ничто, если он не прекратит жалеть себя и заниматься бесполезным самобичеванием. О'Тул пытался доказать себе — он такой, какой есть, и надо примириться с самим собой. «Легче сказать, чем сделать. Я завоевал ее любовь при помощи лжи и предательства». И его черные мысли снова пустились по тому же кругу. Он не способен любить. Эмерелд лучше расстаться с ним.
Наконец, вымокнув до нитки, промерзнув до костей, он направил жеребца обратно к Замку Лжи. Мерзкая погода соответствовала его настроению, и ему было наплевать на ее буйство. Домой его погнала только жалость к Люциферу.
Пока граф тщательно вытирал Люцифера, конюхи держались на расстоянии. Он вошел в Грейстоунс через заднюю дверь, прошел через большую кухню. Слуги разбегались при его появлении, так что в пустых комнатах и коридорах раздавалось только эхо его шагов. Шон был крайне удивлен, когда, войдя в столовую, увидел Шеймуса, сидящего перед пылающим камином и настроенного весьма решительно.
— Гора пришла к Магомету.
Лицо Шона осталось замкнутым, глаза не прояснились.
— Почему ты избегаешь меня? — спросил Шеймус.
— Я плохая компания, — равнодушно ответил Шон.
— Где она? — требовательно спросил отец.
Сын поднял отяжелевшие веки и прямо посмотрел на О'Тула-старшего:
— Она вернулась в лоно семьи с ирландским ублюдком в животе.
— Почему? Почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125