– Нет, – слабо противился он, однако ж позволив притянуть себя поближе.
– Да, – продолжала настаивать на своем Розамунда, обвивая его руками. Ее сердце чуть не разорвалось от счастья, когда она прижала к себе его жаркое тело, все более подчинявшееся зову страсти – неровное дыхание выдавало это.
– Я же поклялся… – все еще пытался протестовать он, но рука его уже ухватила шелковистые каштановые пряди и нежно приподняла ее голову, и через миг он уже целовал эти жаждущие ласки уста, тут же опаленный обоюдным жаром их устремленных друг к другу тел.
– А теперь передумал. – Она ласково улыбнулась его ребячливому упрямству, потом взъерошила черные кудри – они мягко пружинили под ее рукой.
– Отчего бы нам не начать снова. Я Розамунда – твоя жена. Но обещаю, что буду совсем такой, как Джейн. О, Гарри, ты мой желанный, ты мне дороже жизни. – Тут ее голос дрогнул, ибо Розамунда вспомнила, что из-за этого мужчины она и впрямь может расстаться с жизнью. Она тут же отогнала эту мысль. Его жаркие губы прижимались к ее рту, и это было счастьем. А он распалялся все сильнее, и его горячечный трепет отзывался во всем ее теле.
– Верно. Ты Розамунда – моя жена, – прошептал он, покоряясь и откинув прочь терзания разума и уязвленной гордости, отдаваясь волшебной власти этих рук и губ, освещаемых сполохами жарко разгоревшегося очага.
Услышав его слова, Розамунда позабыла все печали и страхи в предвкушении чудес, открывшихся ей прошлой ночью. Возможно, все снова повторится, и он, суровый ее возлюбленный, все-таки оправдает ее надежды. А она уж постарается приворожить его, да так крепко, что он оставит помыслы о расплате за свою «непозволительную слабость»… И вот уже его горячий рот ласкает ее шею и плечи, а нетерпеливые пальцы развязывают ворот сорочки и от дрожи не могут одолеть узелков, но наконец расправляются с ними и рывком стягивают легкую сорочку с плеч, и теперь эти белоснежные плечи и груди, позлащенные отсветом огня, освободились от целомудренно-белого покрова. И так безупречны были эти прелести, так манящи, что Генри еле удержался от исступленного вопля.
Жар его пальцев и рта заставляли Розамунду дрожать от восторга. Он целовал округлые груди, потом крепко прильнул к соску и стал сосать – будто вытягивал из нее жизнь, до того желанна и упоительна была эта ласка. Нежное трение его языка о бугорок соска почему-то отдавалось нарастающим и все более сладким жаром в паху, неотвратимым, настойчивым, пронизывающим насквозь, зовущим…
Простыни вскоре были безжалостно смяты. Генри скинул хламиду, сорвал с себя сорочку и, не глядя, швырнул их на пол. Розамунда обмерла, увидев его дивное мускулистое тело, а кожа… какая горячая под ее пальцами. Она погрузила ладонь в поросль на груди, шаловливо обмотав завитками пальцы, все сильнее желая почувствовать вкус его рта. И, не выдержав, она заставила Генри оторваться от ее грудей и жадно прильнула к его губам.
Слив уста и сплетя объятия, они легли повольготней, и Розамунда молча прижалась лоном к его чреслам, поощряя к дальнейшему. Между тем огненная твердь меж его бедер все сильнее давила на нее, тогда она протянула руку вниз и стала ласкать эту твердую и нежную плоть. Генри от неожиданности судорожно вздохнул и задрожал от истомы, но вскорости придержал ее пальцы.
– Милая моя, ты самая прелестная из женщин. Ты, наверное, снишься мне, – прошептал он, чуть отпрянув, чтобы снова ею полюбоваться. От огненных бликов на молочной нежной коже прихотливо играли легкие тени – Розамунда словно вся мерцала, и не верилось, что это обыкновенная земная женщина, а не прекрасная фея. Нет, столь божественное совершенство недоступно простым смертным… он торопливо прижал ее к себе, словно боялся, что она сейчас исчезнет. От одной этой мысли сердце его перевернулось.
– Ну что, разве нынче не так, как вчера, любимый? – пробормотала она горловым голосом, ибо лицо ее пряталось у него на шее.
– Так, и даже лучше, ведь сегодня я еще не успел напиться, – озорно улыбнулся он и, ухватив пригоршню ее волос, стал их целовать. Положив несколько душистых прядей ей на шею, он протянул их меж грудей и многократно обвил оба упругих шара этими шелковыми лентами, каштановый блеск которых еще больше оттенял теплую их белизну. – Всемилостивый Боже, – едва выдохнул он, ощутив новый пароксизм желания, – вот какой лиф тебе нужно носить.
– Чтобы порадовать окрестных мужчин?
Он грозно сдвинул брови и властно обхватил ее плечи:
– Еще чего. Этот наряд предназначен лишь для моих глаз. Со временем я, возможно, приглашу какого-нибудь художника изобразить тебя в таком виде, а потом спрячу твой портрет в своих апартаментах, – там, где его никто не сможет увидеть. Или вообще запру тебя, как это принято у некоторых иноверцев, которые запрещают своим женам открывать лицо посторонним мужчинам.
– Одна… взаперти. А что же я стану целый день делать?
Он, пожав плечами, приник лбом к ее шее:
– Относительно дня ничего не могу сказать, но я точно знаю, что ты будешь делать целую ночь.
Розамунда расхохоталась и, само собой, ничуть не протестовала, когда он на нее навалился – от такой тяжести даже чуть просела перина. Приподнявшись на руках, он вперил в Розамунду потемневшие от исступления синие глаза. А она… она любила его в этот момент без памяти. Розамунду охватило томление, но она догадывалась, что чем долее они будут оттягивать завершающее наслаждение, тем острее оно будет. А Генри уже снова ласкал губами ее груди, потом его быстрые легкие поцелуи стали перемещаться ниже: он словно прокладывал ими невидимую огненную тропку – до пупка, потом еще ниже… до самого потаенного места меж ее бедер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122