На дальнем краю холма, соединяясь с каменными кольцами, четко просматривались глыбы Кеннетского большака.
И ни души вокруг. Хотя она понимала, что поблизости должны быть люди. Подтверждением тому были хорошо ухоженные поля. На пастбищах, словно белые облачка, бродили овцы.
Воздух постепенно согревался. Сара направилась к реке. Опустилась на колени, умылась и напилась. Капли чистые и прохладные падали на загорелую руку. Она чувствовала, как под туникой мягко колышется грудь. У нее даже слегка саднило то место, где грубая ткань натерла нежную кожу сосков.
Но все-таки окружающее виделось ей словно со стороны, словно бы не наяву. Собственно, чему удивляться? Это только сон, пусть более яркий и осязаемый, чем предыдущие, чем те, что снились ей всю жизнь. Все равно, это только сон. Скоро она проснется, и все водворится на свои места.
Но день разгорался ярче, и сон продолжался. Она снова поднялась на холм, зашла в хижину, взяла корзину, села, подтянув колени к подбородку и принялась есть ягоды. Они были очень сладкими, ее самое любимое лакомство. Она каждое лето с нетерпением ждала, когда они созреют. И сейчас собирала с таким же удовольствием и усердием, с каким занималась этим в детстве.
Но она уже давно не девочка. Теперь она даже не юная девушка, какой была в тот год, когда приволокли от меловых утесов последнюю глыбу и достроили круг. Она была женщиной, которая сидела на расстеленной в хижине циновке, лакомилась ягодами и наблюдала, как рождается новый день.
Женщина не она сама, не Сара, но так хорошо знакомая ей жрица. Но почему-то она было одна. А где же молодой охотник? Действительно, где все остальные люди? И почему она сидит одна-одинешенька, глядя, как встает солнце и земля купается в теплых и ласковых лучах.
Жрица вышла из хижины, пристально и внимательно оглядела каменный круг. Но не стала подходить к нему. В душе рождалось нежелание, почти страх. День разгорался все ярче и ярче. Пора было приступать к выполнению привычных обязанностей. Долг, который был когда-то привилегией, власть, когда-то бывшая любовью, а теперь все превратилось в… во что? Плотно сжав губы и подавив в себе неосознанное чувство протеста, она шагнула в каменный круг.
— Сэр Уильям? — эти слова были сказаны еле слышно и дошли до сознания Фолкнера словно сквозь туман. Он медленно поднял голову. Рядом стоял сэр Исаак. Лицо старика собралось озабоченными морщинками. Он посмотрел на Сару, неподвижно лежащую под одеялом и нахмурился еще больше.
— Миссис Дамас разрешила мне войти. Есть хоть какие-то изменения?
— Изменения? — Фолкнер посмотрел на Сару. Как хотелось ему, чтобы румянец вернулся на ее щеки, чтобы глаза снова открылись, чтобы она сама вернулась к нему. Он мотнул головой и угрюмо ответил:
— Не думаю…
— По деревне идут странные слухи. Фолкнер хрипловато и горько рассмеялся.
— Могу себе представить.
Сэр Исаак вздохнул. Подтянув табурет ближе к Фолкнеру, сел рядом. Они молчали растерянно и напряженно. За окнами распевали птицы, сияло солнце, и день разворачивался во всей свой красе. А здесь были одни только тени и бесконечные вопросы, на которые эти два человека не могли найти ответа.
— Мне не следовало сюда приходить, — наконец, произнес сэр Исаак.
Фолкнер понял его правильно. Он знал, что старик имеет в виду вовсе не спальню Сары.
— Так что же привело вас сюда?
— Рассказы, которые мне довелось услышать, рисунок, который однажды попался мне на глаза. Все с трудом поддается объяснению. Но мне кажется, здесь имеет место некая животворная сила, некая божественная искра, если можно так выразиться. Движитель всего сущего.
Фолкнеру эта идея была не в новинку. Хотя он обо всем этом никогда не задумывался. Ее законы были заложены в основе большинства явлений, которые было принято называть алхимией. Таинственному искусству, которому, как поговаривали, отдал дань и сэр Исаак.
— И вы надеялись обнаружить ее здесь?
— Я подозревал, что те сверхъестественные усилия, какие затрачивали здесь на протяжении, судя по всему, довольно длительного времени, могут найти свое объяснение в наличии такой силы. Возможно, они ощущали ее присутствие и на протяжении нескольких поколений пользовались ею, пусть даже не в полной мере.
Фолкнера одолевала усталость. И то, что говорил сэр Исаак, было ему малопонятно. Его воспитали в любви к строгому, но справедливому Богу. Таким и полагалось быть истинному отцу. Он установил известный свод правил и законов. И требовал от людей их соблюдения.
Позже Фолкнер открыл для себя науки и здравый смысл. Картина мироздания и человеческого бытия не стала более понятной, но, так или иначе, поддавалась контролю. И вот теперь непонятно откуда, взялись эти таинственные силы, божественные искры, спрятанные в земле, но доступные, по всей видимости, не каждому человеку.
И еще хуже, что эта идея исходила от человека, слывшего гигантом эпохи и науки, чьи воззрения полагалось уважать или хотя бы прислушиваться к ним. Фолкнеру хотелось забыть об этом, не задумываться. Но он не мог. Почему-то эти мысли находили отклик в глубине его сознания.
— Я не могу мысленно дотянуться до нее.
— Это еще что такое?
— Миссис Хемпер сказала, что, наверное, имеется какая-то возможность, но я понятия не имею с чего начать. Пытаюсь сообразить хоть что-нибудь и тут же начинаю сомневаться.
Сэр Исаак пристально посмотрел на него.
— Скажите, когда вы в последний раз спали?
— Прошлой ночью, если не ошибаюсь, — он проснулся в лощине, однако не мог точно сказать, спал ли он там. Говоря по правде, он вообще не был уверен в том, что с ним произошло и тем более почему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102