* * * Она писала письмо Джону Рису и еще одно матери, подробно описывая проведенное в Торн Роуз время. Ее рассказ изобиловал выражениями вроде «Голиаф», «свирепый», «ужасный», а также «роскошный», «великолепный», «внушающий благоговейный трепет». Наконец, отчаявшись, она скомкала листы бумаги и сбросила на пол.Как ей рассказать двум людям, которых она любила больше всего на свете, что сама ее жизнь подвергается опасности? И разве не неприлично расписывать роскошь, в которой она живет? Джон Рис испугается за ее пропащую душу. А мать… если бы только она смогла понять, что Мария делает все это для того, чтобы когда-нибудь избавить ее от викария Эштона, а не потому, что детские фантазии испортили ее, как утверждал отец.Она вовсе не орудие сатаны и не использует свое тело, чтобы искушать мужчин. И немудрено – ее тело было стянуто, как у средневековой девственницы, так что ее грудь сделалась плоской, как у мальчика.– Неудивительно, что Джон Рис почти не проявлял ко мне интереса, как к женщине, – рассуждала она вслух, рассматривая свое отражение в овальном зеркале. Строгий воротник ее платья плотно стягивал горло. Слегка надув губы, она расстегнула несколько пуговиц, обнажив шею. Затем еще и еще одну, пока из-под грубой льняной сорочки не показались стягивающие грудь бинты.Внезапно раздался стук в дверь. Мария вскочила и, зажав в кулаке края воротника, резко повернулась на звук. В двери показалось улыбающееся лицо Гертруды.– Еще не спишь? Хорошо. Я подумала, что ты не откажешься от ванны. Ребята принесли тебе воды.Мария покраснела и молча кивнула, застегивая непослушными пальцами пуговицы блузки, а затем открыла от изумления рот, когда Гертруда отступила в сторону, пропустив в комнату несколько здоровенных парней, несущих на перекинутых через плечи коромыслах большие ведра горячей воды.Гертруда быстро раздвинула японскую ширму, отгородив один угол комнаты, а затем, пыхтя и охая, выкатила огромный богато украшенный предмет, закругленные бока которого доходили Марии до пояса. Это сооружение, прикрытое красивой крышкой, экономка установила рядом с камином.– Что это? – с подозрением спросила Мария.– Ванна, конечно, – Гертруда откинула вогнутую часть крышки и кивнула водоносам. Они по очереди вылили, горячую воду в ванну. Комната наполнилась паром, и расположенные рядом окна запотели.– Боже мой, – выдохнула Мария. – Она такая глубокая, что в ней можно утонуть.– Точно. Ты не поверишь, но его светлость был просто помешан на чистоте. Он сам придумал эти ванны. И даже это приспособление, – она указала на крышку. – Так дольше сохраняется тепло. Лично я чувствовала бы себя, как омар в кастрюле, но поди разбери этих аристократов. Моя милая мама говорила, что принимать ванну чаще одного раза в месяц вредно для здоровья.Гертруда оглянулась и шепотом добавила:– Его светлость купался только в дождевой воде, которую специально собирали в бочки. Говорил, что она лучше очищает поры и смягчает кожу, чем вода из родников и рек. Он и своих лошадей купал в дождевой воде.– Лошадей?Когда последний водонос вышел из комнаты, Гертруда закрыла дверь и поспешила к Марии. Суетясь, она стала расстегивать остальные пуговицы на платье девушки.– Лошадей, – подтвердила экономка. – Несколько дюжин. Арабской породы.– Арабской?– Потрясающие животные. Элегантные, как женщина из высшего общества, и очень красивые. Последние несколько лет его светлость просто с ума сходил от них – с тех пор, как его брат женился на девушке, увлекавшейся лошадьми. Салтердоны всегда разбирались в лошадях.– Лошади, – мечтательно произнесла Мария. – Я всегда мечтала о собственной лошади.– Ему не везло в азартных играх, но со скачек он никогда не уходил без приза, – Гертруда прищелкнула языком. – И именно на скачках в Эпсоне случилось это несчастье. Проклятые разбойники напали на него, когда он с друзьями ночью возвращался из Эпсона.Если повязки Марии и показались Гертруде странными, она не подала виду. Дородная экономка подошла к шифоньеру и выдвинула один из ящичков.– Можешь свободно пользоваться этими ароматическими солями, милочка. Щепотка-другая – и ты будешь благоухать, как цветок. А теперь я оставляю тебя. Я скажу, чтобы девочки приготовили тебе обед.С этими словами Гертруда удалилась.Поколебавшись секунду, Мария сбросила сорочку, а затем освободилась от повязок, которые соскользнули вниз и обвились вокруг ее ног.О, это сладкое ощущение свободы! Взяв в ладони онемевшие груди, Мария с наслаждением растерла их, чувствуя в руках приятную тяжесть. Ей пришло в голову, что впервые за несколько лет она будет спать без повязок. Теперь ей нечего бояться. Отец далеко. Больше не будет этих ужасных ночей, когда она в страхе просыпалась, ощущая его руки на своей перебинтованной груди. Он говорил, что должен убедиться, что ее порочная женственность надежно спрятана.Высыпав в воду целую бутылочку ароматической соли с запахом фиалки, Мария осторожно забралась в ванну и, задержав дыхание, окунулась в горячую воду. Кожу приятно покалывало, а от окутавшего ее облака ароматного пара кружилась голова.Но ведь это неправильно! Она не имеет права так себя баловать. Так можно привыкнуть к излишествам, и что потом? Она станет такой, какой предсказывал отец, и кроме того, надолго ли она в Торн Роуз? Если «чудовище» – его светлость – действительно так ужасен, как рассказывали слуги, то нужно хорошенько приготовиться к встрече с ним.А что плохого в том, что она наслаждается ванной?Позади нее дверь открылась, а затем почти беззвучно закрылась.– Можешь поставить обед рядом с кроватью, – сказала она, не открывая глаз, смахнула мыльную пену с плеч и улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84