Да, было противно, очень противно… Когда перед Джан подняли потертый ковер и она вошла в женскую половину шатра, пришлось прежде всего поцеловаться с матерью шейха. Беззубый рот ласковой старухи сразу обдал Джан запахом гнили и лука. Потом целовалась с разморенными жарой женами, через силу целовала немытых детей. Потом Джан посадили на почетное место, и запахи заструились со всех сторон. Пахло грязной одеждой, потом, младенцами, кизяком, овчинами, еще чем-то очень нехорошим. Джан закашлялась и вынула из-за обшлага кафтана платок из египетского полотна. На минуту запах таифских роз вернул ее в Анах, но нельзя было долго сидеть, зажавши нос — тоже обида хозяевам.
Еще тяжелее далось угощение. Пересиливая себя, Джан глотала полусырые лепешки, пахнувшие кизячным дымом. Баранина, хотя была хорошо проварена, но почти без соли, без риса, без чеснока, без трав, без ничего — кое-как нарубленные серые куски в потемневшей деревянной миске.
Принцесса взглянула на исщербленные края с наплывом старого жира и почувствовала, что ее мутит. Поскорее зажала рот другим платком, побольше. В душном воздухе шатра на этот раз разлился аромат только что расцветшего жасмина. Шейховы жены восторженно щурили глаза, прищелкивали языком и, отобрав у Джан платок, принялись одна за другой говорить похвалы удивительным духам. Девушке стало смешно, и она забыла о миске.
Первую ночь в гостях Джан пришлось улечься в шатре-гареме, а не в своей палатке. Заснуть не могла. Только задули светильню, начали кусать клопы. Испуганная принцесса чувствовала, что по всему ее телу снуют неуловимые, жгучие, вонючие существа.
На ночь одна из кошм шатра была немного приподнята. Через отверстие виднелась залитая лунным светом земля. Осторожно ступая между спящими, Джан подобралась к спасительной дыре, легла па живот и, как была, в одной рубашке, выползла наружу. Присела под пальмой. Было тихо и тепло — прохлада пустыни не проникала в большой оазис. Между черными кронами пальм светилось лунное небо. Ночные кузнечики звонко трещали, как в саду анахского дворца. Изредка где-то вздыхали сонные верблюды.
Джан отдыхала от запахов шатра и от клопов. Истомленное тело на воздухе перестало гореть. Принцесса была готова просидеть на жесткой траве до рассвета, но снова вспомнила о том, что нельзя обижать ни шейха, ни мать его, ни жен его, ни дочерей его… Пришлось вернуться в вонючую темноту. Понемногу сон все-таки пришел, но выспаться Джан не удалось. Только забрезжил рассвет, захныкали дети, заблеяли овцы, совсем близко заревел голодный верблюд. Хмурая, утомленная Джан поднялась с кошмы, на которую ее уложили между двух старших жен, и собралась было одеваться, но ей не позволили. Гостье полагалось отдыхать, пока не приготовят угощения. Она покорно лежала и от скуки смотрела на женскую суету. Звенели кувшины. Хлопали крышки сундуков. Откуда-то тянуло едким кизячным дымом. Девушка подумала о том, что хорошо было бы убежать из этого шатра в пустыню, вроде того, как няня когда-то убежала в лес. Ей, Джан, правда, вешаться не придется, но есть второй раз баранину, как накануне, тоже немногим легче…
Наконец все было готово. Рабыня в грязной рубахе принесла воду для мытья в давно не чищенном позеленевшем кувшине. Вода зато была свежая, чистая, и у Джан сразу стало легче на душе. Взялась было за свой нарядный кафтан, но шейхова мать ласково остановила ее:
— Дитя мое, не надо здесь рядиться. Ты оказала нам уважение — спасибо тебе, а теперь отдыхай. Ходи, как мы, и довольно с тебя…
Джан подумала о том, что скажет отец, но ведь он наказал крепко-накрепко: уважай и слушайся. Она послушалась. Осталась в одной шелковой рубашке; даже сафьяновых туфель не надела.
Завтрак прошел благополучно. Джан с удовольствием выпила парного молока. Лепешки попахивали дымом, но были хорошо выпечены, а баранины, к счастью, не подавали. Потом отправились купаться с Рокаей и Халимой. Набралась храбрости и вышла из шатра как была — босая, в одной рубашке. В Анахе принцесса скорее бы умерла, чем прошлась в таком виде по улице, но пять дней путешествия по пустыне приучили Джан оставаться полураздетой на глазах у мужчин. Знала, что и руки, и плечи, и шея у нее красивые — даже завистницы-сестры, случалось, ими любовались. Ноги стройные, как мало у кого, и ни единого пятнышка нет на ровно загоревшей коже. Не урод она какой-нибудь… Хотят — пусть смотрят, если уж здесь нельзя иначе. Смущало только Джан, что вместе с девушками увязались и младшие сыновья шейха, двое рослых бронзово-голых подростков. В оазисе в жаркую пору только юноши лет с семнадцати не показывались на людях без козьей или бараньей шкуры на бедрах, а этим ребятам оставалось еще два-три года до обязательной одежды. И на отцовских полях, гуляя с няней и телохранителем, Джан не раз видела обнаженные тела мальчиков, ходивших за плугом, но это были рабы, и подходить к ней они не смели.
Принцесса была готова к тому, что опять, как и вчера, весь оазис будет на нее глазеть, но она еще плохо знала людей. Накануне женщины глаз не сводили с ее драгоценностей и невиданного золотистого кафтана. Мужчины любовались Алмазом, его бабками, тонкими, как запястье девушки, наборной уздечкой, парадным чепраком, горевшим золотом и драгоценными камнями. Густо напудренное лицо Джан с насурьмленными бровями и ресницами запомнилось мало кому, а в босоногой девушке с обгоревшим носиком и совсем никто не узнавал вчерашней блистательной гостьи. Принимали незнакомку за одну из прислужниц принцессы. Встречных к тому же попадалось мало. В эти утренние часы почти все население Алимана хлопотало вокруг лошадей, верблюдов и скота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74