Я уверена, что вы меня многому могли бы научить. – При взгляде на могучий разворот плеч по телу ее пробежал холодок приятного предвкушения. – По части искусства, – добавила она, мысленно одернув себя.
– Замечательно. Тогда мы прямо отсюда и начнем. Идет? – Гаррет остановился перед витриной, в которой была выставлена картина в помпезной раме. – Это галерея Онфрей, одна из самых преуспевающих в Париже. – Скажите мне, что вы здесь видите?
Мэйсон заставила себя переключить внимание со своего собеседника на картины в витрине. Что могла бы сказать Эми Колдуэлл, ничего не понимающая в искусстве, об этих картинах?
– Ну, они не очень живописны, не правда ли? Все больше серого и грязно-коричневого. И все эти полотна, похоже, запечатлели некие исторические события… мифологические сцены… и самодовольных коммерсантов, отчаянно стремящихся к тому, чтобы производить впечатление солидных, успешных людей…
– Именно. Вот что они называют академическим искусством. Вот это и показывается каждый год в Салоне – на выставке картин, спонсируемой правительством. Вот это превозносится критиками и покупается богатыми меценатами. Давайте пойдем дальше, хорошо?
Они прошли примерно полквартала вниз по бульвару Осман, пока не оказались перед хорошо известной Мэйсон галереей Дюран-Рюэля. В витрине были выставлены полные жизни, лучащиеся картины Моне, Дега, Писсарро.
– Но двадцать лет назад, – сообщил ей Гаррет, – произошла революция в живописи.
– Импрессионизм.
– Да, и эта галерея одна из немногих, которая выставляет работы импрессионистов. Что вы о них думаете?
– Они – как глоток свежего воздуха! Гаррет одарил Мэйсон довольной улыбкой:
– Как только появились новые яркие пигменты в тюбиках и поезда, в которых стало возможным вывозить эти краски на природу, художники более не чувствовали себя привязанными к студии. На пленэре они обнаружили, что способны поймать ускользающий свет и цвет натуры, добиваясь реалистичности и красоты изображения, которые раньше им были недоступны.
Мэйсон еще ни разу не слышала, чтобы не художник говорил о живописи с таким энтузиазмом.
– Вам нравятся импрессионисты?
– Я люблю все в их картинах. Цвет, красоту, поэтизацию простой каждодневной жизни. Импрессионизм покорил меня, и я верю, что его предназначение в том, чтобы покорить весь мир. Для наших потомков импрессионисты станут тем, чем стали для нас мастера итальянского Возрождения. Но с сожалением должен констатировать, что я выражаю мнение меньшинства. И хотя с тех пор как импрессионизм встряхнул весь художественный мир Парижа, прошло более двадцати лет, это направление так и не стало классикой жанра.
– Как мне кажется, работы Мэйсон не много имеют общего с теми, что выставлены в этой витрине.
– Вы правы. Новое поколение авангардных художников впитало в себя импрессионизм с его чувственным восприятием и пошло дальше. Начались эксперименты с психологическими аспектами цвета. Они исследовали символизм, присущий самой природе. Критики называют этих художников неоимпрессионистами. Их работы еще более недооценены, чем труд импрессионистов. Вы можете увидеть эти работы лишь в каморках при некоторых кафе Монмартра.
– Значит, Мэйсон была неоимпрессионисткой?
– Технически – да. Однако это понятие едва ли способно вместить в себя все многообразие того, чем поражают ее работы и к чему она могла бы прийти. Ее влияние на искусство могло бы быть совершенно ошеломляющим.
– Влияние на искусство?
– Она могла бы стать тем, в чем эпоха импрессионизма всегда нуждалась, но чего никогда не имела.
– О чем это вы?
– О личности вселенского масштаба. Видите ли, возможно, импрессионизм так и не завладел массами, как того заслуживал, именно потому, что в недрах этого направления так и не возник художник, который обладал бы энергетикой Микеланджело или Леонардо. Но что-то в жизни Мэйсон вызвало неожиданно бурный отклик в душах людей. И этот отклик возник на уровне очень глубоком, очень личностном. Возможно, ваша сестра станет именно той фигурой, которую так ждали импрессионисты.
Мэйсон едва устояла на ногах от такого откровения:
– Вы это серьезно?
– Абсолютно серьезно.
Это был уже перебор. Его слова, его вера в ее талант, в ее призвание проникли в кровь, дурманили, словно любовное зелье. Внезапно все это – то, что случилось в галерее, похвала Гаррета и понимание, его видение потенциала Мэйсон – все это разом свалилось на нее и выкристаллизовалось в одно переполняющее ее чувство, в желание такой силы, что Мэйсон даже испугалась за себя. Ничего даже отдаленно близкого к тому, что ощущала она сейчас, Мэйсон еще никогда не испытывала.
«Я хочу этого мужчину… Я хочу его сейчас!»
Мэйсон подняла глаза и увидела, как губы Гаррета изогнулись в понимающей усмешке. Словно он читал ее мысли и точно знал, о чем она сейчас думала.
Мэйсон почувствовала, что краснеет, и отвела глаза. Она не могла противостоять тому воздействию, что он на нее оказывал. Она не могла сопротивляться той силе, что влекла ее к этому бесстыдно красивому мужчине, умному, остроумному, с голосом, звуки которого ассоциировались у нее с тающим во рту шоколадом. Его животный магнетизм действовал на Мэйсон просто убийственно. Желание к нему стало таким сильным, что Мэйсон с трудом могла дышать.
– Но скажите мне, – спросил Гаррет, – каковы ваши планы?
– Планы? – Мэйсон не вполне поняла, о чем он ее спрашивает.
– Планы на будущее, – пояснил Гаррет. – Фальконе задержит торг на какое-то время, поднимет цены раза в три и, вне всяких сомнений, мгновенно распродаст все холсты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101