А что касается твоей жены, она всегда была добра ко мне. Я не хотел причинить ей никакого вреда, клянусь. Ты мне веришь?
Морган обнял кузена, стараясь не задеть раненое плечо, и притянул к себе:
— Верю, приятель, верю. Я тоже не хотел причинить ей вреда. Бог тому свидетель.
На третий день после трагедии Рэналд появился на людях рядом с Морганом, со смущенной улыбкой и рукой на перевязи. Камероны смотрели на него с неприкрытым презрением, а сородичи сторонились. Только Энид решилась подойти к изгою, на ее простоватом лице запечатлелся страх перед тем, что все ужасные слухи насчет Рэналда могут оказаться правдой. Когда Рэналд прошел мимо, потупив глаза, она отвернулась и принялась быстро вытирать набежавшие слезы.
Проходили короткие зимние дни и долгие ночи, постепенно рассеивался туман вокруг заговора, сплетенного Ив, на смену противоречивым слухам и сплетням приходили факты, начала вырисовываться полная картина.
Ив исчезла, двое ее пособников были убиты во время короткой стычки на дороге, когда в ответ на первый пистолетный выстрел Камероны заслонили телами своего предводителя и открыли ураганный огонь. Еще трое участников заговора бежали и ныне скрывались где-то в горах на севере, в безлюдной местности, надеясь избежать справедливого возмездия. Морган поклялся найти и жестоко наказать предателей.
Камероны мирно уживались с обитателями замка, оба клана позабыли о прежней вражде, объединенные общим горем. Сейчас все молились о скорейшем выздоровлении Сабрины. Она так и не пришла пока в сознание. Доктор Монтджой был вынужден по-прежнему поить больную настойкой из опия, чтобы как-то снять острую боль. Все только и думали о молодой хозяйке, даже Фергюс, по слухам, не раз возводил очи к небу и шевелил губами, моля Господа вдохнуть в нее жизнь.
Однажды перед рассветом Морган, как обычно, сидел у постели больной, время от времени меняя прохладную повязку на разгоряченном лбу и нашептывая по-гэльски ласковые слова, которые никто, кроме него, не мог понять. Доктор Монтджой сладко похрапывал на скамье возле камина, да верный Пагсли нес службу у края кровати, свернувшись калачиком, но при малейшем шорохе вскидывал морду и обводил комнату печальными темными глазами. Дугал устроился в мягком кресле, на его коленях лежала нераскрытая книга; временами он встречался взглядом с зятем, и в глазах обоих читалось страдание.
Чистосердечное раскаяние и признания Рэналда не дали ответа на вопрос, мучивший вождей двух кланов. Почему? Почему Сабрина решилась вскочить на коня, которого до того так боялась, и куда она мчалась во весь опор по обледеневшей скользкой дороге? В поисках ответа Морган долгими часами вглядывался в лицо больной. В памяти вновь оживали те трагические мгновения. Ему казалось, что в какой-то момент Сабрина потянула коня за гриву в сторону. Зачем? То ли пыталась повернуть Пуку к озеру, то ли просто хотела сдержать коня. Куда направлялась жена? Хотела ли рассказать мужу о заговоре или бросилась навстречу Камеронам, чтобы предупредить об опасности? Если она скакала к Камеронам, это означает, что она считала Моргана участником заговора.
В глазах Дугала сейчас он мог прочитать собственные эмоции: муку и гнев, сознание вины. Но было во взгляде Камерона еще и обвинение, от чего становилось страшно. Тем более необходимым становилось услышать правду из уст самой Сабрины.
Морган почувствовал легкое движение под рукой, лицо Сабрины исказила гримаса боли. «Главное, что жива, и надо надеяться, будет жить», — подумал великан, ласково поглаживая жену по щеке, а потом неожиданно для себя тихо запел детскую песенку, колыбельную, слова которой пришли из таких глубин памяти, о существовании которых Морган и не подозревал.
До слуха Сабрины смутно доносилось пение. Звучный мужской голос тихо выводил мелодию, похожую на колыбельную. Со слухом у певца было плохо, однако он явно очень старался, и поэтому песенка доставляла особое удовольствие. Она притягивала сильнее, чем зов сирен, завлекавший корабли Одиссея на острые скалы. Слов нельзя было разобрать, потому что пели на каком-то иностранном языке, но была в ней неповторимая нежность, ласкавшая слух. Больная хотела повернуть голову, но попытка отдалась в шее такой невыносимой болью, что пришлось отказаться от надежды разглядеть певца.
Затем пришел страх, страх перед новыми страданиями. По опыту Сабрина уже знала, что, когда слышит голоса, за этим неизбежно следует ощущение острой боли. А за ней чувствуешь прикосновение знакомых рук, пахнущих камфорой и мятой, рук, знакомых с детских лет, и тогда возле губ оказывается пузырек, в горло вливается горьковато-сладкий пьянящий дурман, противно, но нет сил сопротивляться. Наплывает тошнота, хочется выплюнуть эту гадость, и снова нет сил, а потом наступает блаженное забытье.
Вот подбородка Сабрины коснулась мозолистая ладонь. Песня стала угасать, срываться, в голосе певца послышались знакомые дорогие нотки. Да ведь это же Морган! Его голос! И его прикосновение. Это его рука! Сабрину охватило желание как можно скорее разобраться в происходящем, переросшее в панику. В памяти всплыли жуткие картины: громко стучат копыта по извилистой дороге, в стороне показывается Морган, которого ей непросто разглядеть сквозь свои развевающиеся на ветру волосы. Тогда, помнится, она потянула коня за гриву так сильно, что жесткие пряди врезались в пальцы. Во что бы то ни стало надо добраться до Моргана. Предупредить его насчет Ив. Убедить, что ни на минуту не переставала верить ему.
Сабрина попыталась превозмочь боль и выплыть из крепких объятий небытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139