Она испуганно вздрогнула, — в пер вый раз этот голос произнес ее имя; правда, он говорил ласково, но как чуждо и холодно звучало оно в его устах! Даже строгая и бездушная мать никогда так не называла ее… Она слегка поклонилась ему и всем присутствующим и в сопровождении Ульрики вышла из зала.
Молча и торопливо, будто преследуемые, поспешили сестры наверх в свою общую комнату.
— Лиана, он страшен! — вскричала Ульрика, когда дверь за ними затворилась, и, залившись потоком слез, обыкновенно спокойная и невозмутимая девушка бросилась на диван и скрыла свое лицо в его подушках.
— Тише, тише, не надрывай моего сердца!.. Разве ты ожидала чего-нибудь другого? Я же — нет, — убеждала ее Лиана, и горькая улыбка мелькнула на ее побледневшем лице.
Она осторожно сняла с головы миртовый венок и положила его в ящик, где до сих пор хранились разные вещицы — воспоминания из ее институтской жизни… Через несколько минут подвенечный наряд заменен был серым дорожным платьем и круглой шляпой с густой вуалью, подвязанной у шеи бантом, а изящные ручки затянуты в перчатки.
— А теперь пройдем в последний раз к отцу, — сказала торопливо Лиана и взяла зонтик.
— Подожди еще минуту, — просила Ульрика.
— Не задерживай меня, я не должна заставлять Майнау ждать, — возразила серьезно Лиана.
Она обняла сестру и вместе с нею вышла из комнаты.
Так называемая мраморная галерея находилась в бельэтаже, как раз над террасой, примыкавшей к залу, где подавался свадебный завтрак.
В полусвете от затворенных ставней сестры прошли всю ее длину и достигли противоположного конца, где дневной свет скупо просвечивал сквозь узенькие щели ставней и бросал бледные полосы на блестевший как зеркало красивый мраморный пол. Ульрика бесшумно отворила ставень. Оставляя в тени все портреты этих красноволосых рыцарей, свет сосредоточился на изображении почтенного старика, сидевшего у темного бархатного занавеса, положив на стол полную белую руку. Отличительная черта рода Трахенбергов — огненно-рыжий цвет волос и усов — заменилась здесь необыкновенно мягким серебристым оттенком.
— Милый, милый папа, — шептала Лиана, простирая к нему сложенные руки.
Она была его любимицей, его сокровищем, его гордостью, сонная головка девушки часто покоилась на его груди, и даже во время борьбы со смертью ее одну ласкала его холодеющая рука.
Сбоку виднелся другой портрет, на котором изображена была высокая, худая, неподвижная женская фигура; длинный шлейф ее платья был окаймлен горностаем, желтый цвет обнаженных плеч резко отделялся от белого меха, на взбитых волосах была надета маленькая корона. То была бабушка Лианы с отцовской стороны, тоже принцесса одного из мелких германских княжеств. Под туго стянутой шнуровкой билось сердце, которое ни разу в жизни не было согрето теплым чувством любви; ясные глаза безжалостно смотрели на внучку, с разбитым сердцем и слезами оставлявшую старый родовой замок, чтобы вступить в блестящую обстановку богатой жизни. Сухая рука, державшая веер, осыпанный бриллиантами, простерта была в глубину зала, как будто указывая на весь этот ряд портретов, бабушка хотела сказать: «Это все супружества по расчету со знаменитыми родами, — не в любви их призвание, а в уменье вечно властвовать…»
И новобрачной почудилось, как будто шепот пробежал по устам предков, но то был только сквозной ветер, ворвавшийся в отворенное окно и пробежавший по бесконечной галерее… Внизу, на террасе, раздались торопливые мужские шаги и смолкли как раз под окном галереи. Сестры украдкой взглянули вниз. Барон Майнау стоял вполоборота у перил террасы и смотрел вдаль; теперь он вовсе не походил на холодного, сдержанного жениха, так пунктуально и безукоризненно совершившего все формальности брачного обряда. Он, видимо, старался сбросить с себя все то, что хотя бы на короткое время принудило его гордую и пылкую натуру сыграть шаблонную роль. Он, совершенно готовый к отъезду, курил сигару, голубоватый дымок которой поднимался до самой мраморной галереи.
— Я не говорю «красавица». Боже мой, слово это имеет слишком обширное и условное значение! — говорил его друг Рюдигер, высокий, мягкий голос которого уже раньше доносился отдельными звуками до сестер, теперь же ясно и отчетливо слышалось каждое его слово. — Конечно, у этой Лианы нет ни греческого, ни римского носа, да что до этого! Ее личико и без того чрезвычайно мило.
Барон Майнау пожал плечами.
— Гм, пожалуй, — сказал он неузнаваемым, насмешливым тоном, — скромная и добродетельная девочка, робкого характера, с мечтательным выражением лица и бледно-голубыми глазами а 1а Lavalliere, — чего же еще!
Он вдруг остановился и быстрым движением руки указал на открывавшийся ландшафт.
— Посмотри-ка лучше сюда, Рюдигер! У того, кто планировал Рюдисдорфский парк, была гениальная голова! Ничто не могло бы придать более эффекта архитектуре a la Renaissance, как эти чудесные группы буковых деревьев.
— Э, что там! — с досадою возразил Рюдигер. — Ты знаешь, что я в этом ничего не понимаю. То ли дело прекрасные глаза или прекрасные волосы женщины, вот, например, что за чудные косы лежали сегодня пред алтарем, у твоих ног!
— Несколько полинявший оттенок трахенбергского фамильного цвета, — равнодушно ответил Майнау. — Пожалуй, тициановские волосы теперь в моде, и новейшие романы изобилуют рыжеволосыми героинями, и все они любимы, — конечно, это дело вкуса!.. У моей возлюбленной подобное было бы немыслимым, но у жены!..
Он отряс пепел сигары о перила и спокойно продолжал курить.
Лиана инстинктивно скрыла свое лицо под густой вуалью;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15