Наши сердца праздновали победу, тешились ею, наслаждались до полного пресыщения. И если бы я могла хоть на секунду остановить ход времен, задержать вращение земного шара, замедлить землю на оси, я бы сделала это тогда — в ту ночь я коснулась, мы коснулись недвижного центра бытия…
— Положить вам еще, милорд?
С коротким «нет» Робин отмахнулся от слуги. Я взглянула на его тарелку — добрый кусок мяса почти не тронут.
— Вы не едите?
— Дражайшая миледи, предоставляю это вам и молодому поколению! — Он нежно улыбнулся Эссексу. — Я не голоден.
Я вдруг вспомнила:
— Вы ведь нездоровы? Вы получили лекарства, посланные мной?
— Получил, мадам, благодарю вас, они очень меня поддержали. — Он снова рассеянно потер бок. — Как только подтвердится наша победа, я думаю заглянуть к тому еврею, что вылечил Уолсингема от разлития желчи, — португальскому доктору Лопесу. А затем буду просить вашего дражайшего дозволения поехать на север к Бакстонским водам — они славились еще во времена римлян, надеюсь, помогут и мне.
— Осмелюсь заверить, вам недолго осталось ждать! — вставил разгоряченный вином юный Эссекс. — Бьюсь об заклад, доны бегут без оглядки! Герцог Пармский больше сюда не сунется! Победа за нами!
Мы с Робином переглянулись: «Ах, молодость, дай ему Бог счастья!» Однако мой юный лорд оказался прав. Потихоньку-помаленьку, из поспешных посланий и запоздалых депеш, со слов и из писем, из предсмертных записок и брани, вздохов и слез, молитв и хрипа умирающих вырисовывалась истина.
Мы победили.
Мы отбросили воинства Велиаловы, низложили сильная со престол. Разбитый испанский флот не решился ни вернуться на место встречи, ни даже обменяться продовольствием и боеприпасами, каждый спасал свою шкуру. Иные затерялись в море возле Шотландии, иных выбросило на ирландский берег, где вероломные керны катали их головы вместо шаров, выедали глаза и уши на завтрак. Из тех, кто благополучно обогнул Англию и вышел в открытое море, многие обессилели от голода, попали в руки корсаров и были проданы на галеры, где и мучаются по сей день. Из всего великого испанского воинства на родину вернулась лишь тысяча человек.
Таков был Божий вердикт: им смерть, и поношение, и тяжесть Его гнева.
Нам — торжество. Когда стало известно, что враг разбит, я заказала благодарственный молебен и сама выбрала текст. По моему приказу архиепископ, мой Уитгифт, которого я звала не иначе как своим черным муженьком, начал с краткой молитвы:
— Ныне наша могущественная и великая королева Елизавета, как древле Дебора, воспряла, чтобы воспеть песнь радости:
«Израиль отмщен, народ показал рвение; прославьте Господа! Слушайте, цари, внимайте, вельможи: я Господу, я пою, бряцаю Господу, Богу Израилеву.
Воспряни, воспряни, Дебора, воспряни, воспряни! Воспой песнь! Тогда немногим из сильных подчинил Он народ; Господь подчинил мне храбрых. Попирай, душе моя, силу! Тогда ломались копыта конские от побега сильных Его.
Тако да погибнут все враги Твои, Господи!
Любящие же Его да будут как солнце, восходящее во всей силе своей!».
— А после Деборы, — вкрадчиво заметил на рассвете Сесил, когда мы с ним, с его сыном Робертом, Робином и Уолсингемом в дружеском кругу потягивали винцо (ложиться никому не хотелось), — после великой воительницы Деборы, помните ли, любезная госпожа, земля Израильская покоилась сорок лет?
Я рассмеялась:
— Нет, позвольте мне изречь пророчество для Англии — она будет покоиться в мире и радости четыреста сорок лет!
И мы выпили за это предсказание, и потребовали еще вина, и развеселились, и даже разошлись не на шутку.
Но радостные возгласы заглушал все тот же тихий внутренний голос.
Пусть в этой стране наступит тысячелетнее царствие, все равно эти дни и часы не изгладятся в памяти людской. До скончания веков всякий, кто зовет своей родиной этот бесценный остров, будет трепетать от радости, вспоминая, как маленькая Англия сокрушила Великую испанскую Армаду и рассеяла ее по волнам!
ПОСЛЕСЛОВИЕ К МОЕЙ ЧЕТВЕРТОЙ КНИГЕ
Nos nobis, Domine.
Не нам. Господи, сила и слава, победа и мощь.
Не нам прозревать в будущее, не нам видеть темную руку, разрезающую бесценную нить жизни даже и в минуту величайшей любви, радости и благодарности.
Откуда мне было знать?
Я так и не сказала «прости, любимый», так и не попрощалась с ним.
Он пригнел откланяться и приложиться к руке, его глаза лучились любовью и обычной теперь печалью.
— Когда ждать вас обратно? — спросила я. — Вы будете нужны мне перед открытием парламента. Несговорчивые представители графств наверняка оспорят новые налоги на нужды обороны… а тут еще неприятности с Ирландией…
Он задержал мою руку в своей чуть дольше, чем велит учтивость.
— Мадам, неприятности с Ирландией будут всегда. Эта проклятая Богом страна такова, что исцелить ее может разве что Бог — или какое-нибудь юное земное божество.
Он полуобернулся к дверям, где его слуга держал на руках теплый дорожный плащ — было заметно, что он мерзнет, несмотря на сентябрьскую теплынь.
— Заботься о Ее Величестве, мальчуган! — Он игриво потрепал Эссекса по подбитому ватой корично-алому крылышку модного камзола. — Если можно доверить столь священную особу неоперившемуся юнцу!
Разумеется, прелестное золотисто-смуглое лицо моего юного лорда нахмурилось и яростно вспыхнуло от обиды на «мальчугана» и «юнца», посыпались яростные возражения, мы с Робином рассмеялись, и так, со смехом, он ушел.
Знал ли он тогда?
Думаю, знал.
Ибо напоследок он поднес мою руку к губам и сказал:
— Поручаю вас любви этого лорда — и Англии. Прощайте, моя королева, моя бесценная…
Проговорил ли он вполголоса, уже на ходу, или я домыслила это позже:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36