Но Дрейк? Я его почти и не знала. Он был полезен, и все.
— Мадам, «Лань», «Лань»! «Золотая Лань» стоит в лондонском порту!
Лондон обезумел от радости, подмастерья улизнули с работы, женщины и дети, вельможи и купцы — все бежали в доки смотреть на героев, смотреть на чудо.
— Дрейк? После стольких лет? Черт возьми! — осадила я Робина, когда тот принес новость. — Его так долго не было, что я и позабыла про его существование!
Когда он покидал Англию, я еще и не видела свою последнюю любовь, монсеньера, и считала, что Робин мне верен…
Довольно! В том месяце предстояло справлять мой день рожденья. Дева снова восходила, Робин был со мной, я и без Дрейка считала это подарком.
Робин улыбнулся:
— Ваши слуги вас любят. Сойдя на берег, он первым делом спросил: «Как королева?» И он умоляет вас посетить его корабль и выбрать из добычи, чего ваша душа пожелает, — он говорит, что привез баснословные сокровища.
Баснословные? Вернее будет сказать, сказочные!
Когда я взошла на его кораблик, он преклонил колена, маленький, румяный, широкоплечий, с глазами, как далекий окоем. По обе стороны меня приветствовали открытые зевы сундуков с серебром, золотом и самоцветами. Я запрокинула голову и втянула соленый воздух.
«Благодарение Богу!»
Дрейк вскочил на ноги и, словно фокусник, принялся извлекать сокровища.
— Смотрите, Ваше Величество! Золотые и серебряные монеты без счета! Золото и серебро в слитках, кроны и полумесяцы, ангелы-нобли и эскудо. Вот, гляньте! — Он играючи запустил руки по локоть в сверкающие цацки. — Ожерелье из алмазов чистой воды? Нет, слишком бедно для королевы… Может быть, оплечье из желтых алмазов и красных рубинов в виде цветов жимолости? — Еще одна безделушка сверкнула в воздухе, короткие заскорузлые пальцы ухватили ее, как рыбешку — чайка. Это был кораблик из изумрудов, с парусами-жемчужинами, плывущий по сапфировому морю. — Вам нравится, госпожа?
Я с трудом выговорила:
— Мне… нравится.
Его обветренное лицо расплылось в улыбке.
— Тогда я смею надеяться, что мой скромный дар обретет в ваших очах расположение!
Он поклонился и хлопнул в ладоши. Тут же подскочил крохотный мичман с обшитой бахромой подушкой чуть не больше себя ростом — на ней лежала корона чистого золота, украшенная изумрудами, из которых самый маленький был больше моего мизинца.
Я окончательно онемела. Однако к тому времени, когда Дрейк прибыл в Гринвич с другими безделицами вроде алмазного креста, серебряной с золотом шкатулки, кушака из черных рубинов и тройной нити жемчуга, я уже обрела дар речи.
— Правда ли, сэр, что вы обогнули земной шар? Совершили кругосветное путешествие?
Никогда не слышала я такой гордости, как в голосе этого кривоногого коротышки.
— Мадам, во имя Вашего Величества и во имя Англии мы это совершили. И, благодарение Богу, первые в мире!
А теперь при мне был не только мой голос, но и церемониальный меч.
— Встаньте, сэр Фрэнсис Дрейк, наш новопосвященный и возлюбленный рыцарь…
— У него столько серебряных слитков?!
Столько золота?! Полтора миллиона дукатов?
Это разбой, пиратство, грабеж! — вопили Берли и Мендоса.
— Это честно добытые трофеи, закон океана, добыча! — возмущались Робин и Уолсингем.
— Мы должны ее вернуть! — кричал Берли, дай ему Бог здоровья.
— Никогда! — рычал Робин, и я еще искренней пожелала здоровья ему.
И все это время Мендоса обивал мои пороги, настаивая на аудиенции, чтобы потребовать назад сокровища своего повелителя, а я отговаривалась тем, что больна, что лежу в постели, что у меня болят зубы — последнее, по крайней мере, было правдой.
А тайком я послала сказать Дрейку, Хоукинсу и другим моим мореплавателям: «Продолжайте свое доброе начинание! Грабьте испанские галионы, пусть их король нищает, а я — богатею!»
Однако нельзя было бесконечно отказывать Мендосе в аудиенции, как ни страшилась я его заранее известных мне слов.
Впрочем, когда он их произнес, я постаралась заткнуть уши.
— Значит, мадам, вы не хотите прислушаться к пожеланиям моего владыки, всемогущего короля Испанского, от имени которого я говорю? Что ж, посмотрим, прислушаетесь ли вы к голосу наших пушек, что разнесут вашу маленькую Англию на тысячу кусочков и рассеют их по всему нашему прекрасному земному шару!
Тогда ли я впервые поняла? Поняла, что будет война? Я слышала это в его голосе, читала в его глазах, глазах Филиппа.
Так что радость от великой победы Дрейка омрачили растущие страхи — теперь и мы, как мужественные маленькие Нидерланды, жили под тенью львиной пяты.
Медленно подкрадывался Великий пост; в тот год вредные поверья грянули необычно рано: для мертвецов еще не приготовили ям с негашеной известью; мяса нельзя, невкусная рыба, сухие коренья, старые яблоки, сморщенные, как кожа у моих глаз, и пустые внутри, как мое сердце; третье воскресенье перед постом, второе, масленица отмечали скорбный путь к Пепельной среде. Тем мартовским утром я в окаменелом бесчувствии несла пепел своих надежд в Вестминстерское аббатство сквозь пепельно-серый от непрекращающейся мороси день. Даже церковь Святой Маргариты, которую я всегда любила и чьи серые камни были уже стары, когда аббатство переживало свою первую молодость, не могла снять с моих плеч покров смертельного страха.
В зябком пространстве церкви голос проповедника доносился словно из адской бездны:
«Обратитесь ко Мне всем сердцем своим в посте, плаче и рыдании. Раздирайте сердца ваши…
…Пощади, Господи, народ Твой, не предай наследия Твоего на поругание, чтобы не издевались над ним народы; для чего будут говорить между народами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36