и на этих стульях мой друг Овсюг… Вы знаете Овсюга?
– Да, в лицо.
– …и на этих стульях мой друг Овсюг гнушается сидеть.
– Какое отношение эта женщина, сдающая внаем стулья, на которых гнушается сидеть ваш друг Овсюг, имеет к тайне, которую я жажду разгадать?
– Самое прямое!
– Ну и ну! – проговорил Жибасье; он остановился, хлопая глазами, и покрутил пальцами, сцепив руки на животе, всем своим видом словно желая сказать: «Не понимаю!»
Карманьоль тоже остановился и заулыбался, наслаждаясь собственным триумфом.
Часы на церкви Успения пробили без четверти двенадцать.
Казалось, оба собеседника забыли обо всем на свете, считая удары.
– Без четверти двенадцать, – отметили они. – Отлично, у нас еще есть время.
Это восклицание свидетельствовало о том, что их беседа обоим была далеко не безразлична.
Впрочем, Жибасье казался более заинтересованным, чем Карманьоль, и потому именно он спрашивал, а Карманьоль отвечал.
– Я слушаю, – продолжал Жибасье.
– У вас, дорогой коллега, нет таких склонностей к святой Церкви, как у меня, и потому вы, может быть, не знаете, что все женщины, сдающие стулья внаем, отлично друг друга знают.
– Готов признать, что понятия об этом не имел, – отвечал Жибасье с откровенностью, свойственной сильным людям.
– Так вот, – продолжал Карманьоль, гордый тем, что сообщил нечто новое столь просвещенному человеку, как Жибасье, – эта женщина, сдающая стулья внаем в церкви Сен-Жак…
– Барбетта? – уточнил Жибасье, не желая упустить ни слова из разговора.
– Да, вот именно! Она дружит с женщиной, сдающей стулья внаем в церкви Сен-Сюльпис, и эта ее приятельница живет на улице По-де-Фер.
– Ага! – вскричал Жибасье, ослепленный догадкой.
– Догадались, к чему я клоню?
– Могу только предполагать, предчувствовать, догадываться…
– Так вот, женщина, сдающая стулья внаем в церкви СенСюльпис, служит консьержкой, как я вам только что сказал, в том самом доме, до которого вы вчера ночью «довели» господина Сарранти и где живет его сын, аббат Доминик.
– Продолжайте! – приказал Жибасье, ни за что на свете не желавший упустить ниточку, за которую, как ему казалось, он ухватился.
– Когда господин Жакаль получил нынче утром письмо, в котором вы пересказывали ему вчерашние события, он прежде всего послал за мной и спросил, не знаю ли я кого-нибудь в том доме на улице По-де-Фер. Вы понимаете, дорогой Жибасье, как я обрадовался, когда увидел, что дом охраняет подруга моей приятельницы. Я только кивнул господину Жакалю и побежал к Барбетте. Я знал, что застану у нее Овсюга: в это время он пьет кофе. В общем, я побежал в Виноградный тупик. Овсюг был там.
Я шепнул ему на ухо два слова, он Барбетте – четыре, и та сейчас же побежала к своей подружке, сдающей внаем стулья в церкви Сен-Сюльпис.
– А-а, неплохо, неплохо! – похвалил Жибасье, начиная догадываться о том, куда клонит его собеседник. – Продолжайте, я не пропускаю ни одного вашего слова.
– Итак, нынче утром, в половине девятого, Барбетта отправилась на улицу По-де-Фер. Кажется, я вам сказал, что Овсюг в нескольких словах изложил ей суть дела. И первое, что она заметила, – письмо, просунутое в щель одной из дверей; оно было адресовано господину Доминику Сарранти.
«Хе-хе! Так ваш монах, стало быть, еще не вернулся?» – спросила Барбетта у своей приятельницы.
«Нет, – отвечала та, – я жду его с минуты на минуту».
«Странно, что его так долго нет».
«Разве этих монахов поймешь?.. А почему, собственно, вы им интересуетесь?»
«Да просто потому, что увидела адресованное ему письмо», – ответила Барбетта.
«Его принесли вчера вечером».
«Странно! – продолжала Барбетта. – Похоже, почерк-то женский!»
«Что вы! – возразила другая. – Вот уже пять лет аббат Доминик здесь живет, и за все время я ни разу не видела, чтобы к нему приходила хоть одна женщина».
«Что ни говорите, а…».
«Да нет, нет! Это писал мужчина. Знаете, он меня так напугал!..»
«Неужели он вас обругал, милочка?»
«Нет, слава Богу, пожаловаться не могу. Видите ли, я вздремнула… Открываю глаза – откуда ни возьмись передо мной высокий господин в черном».
«Уж не дьявол ли это был?»
«Нет, тогда бы после его ухода пахло серой… Он меня спросил, не вернулся ли аббат Доминик. „Нет, – сказала я, – пока не возвращался“. – „Могу вам сообщить, что он будет дома нынче вечером или завтра утром“. По-моему, есть чего испугаться!»
«Ну конечно!»
«А-а, – сказала я, – сегодня или завтра? Ну что же, буду рада его видеть». «Он ваш исповедник?» – улыбнулся незнакомец.
«Сударь! Запомните: я не исповедуюсь молодым людям его возраста». – «Неужели?.. Будьте добры передать ему… Впрочем, нет! У вас есть перо, бумага и чернила?» – «Еще бы, черт возьми!
Можно было не спрашивать!» Я подала ему то, что он просил, и он написал это письмо. «А теперь дайте чем запечатать!» – «Вот этого-то как раз у нас и нет».
«Неужели и впрямь нет?» – удивилась Барбетта.
«Есть, разумеется. Да с какой стати я буду давать воск и облатки незнакомым людям?»
«Конечно, так можно и разориться».
«Дело не в этом! Как можно не доверять до такой степени, чтобы запечатывать письмо?!»
«Да и кроме того, запечатанное письмо невозможно прочитать после их ухода. Впрочем, – продолжала Барбетта, бросая взгляд на письмо, – почему же оно запечатано?»
«Ах, и не говорите! Он стал шарить в бумажнике… И уж так он искал, так искал, что все-таки нашел старую облатку».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33