Так прошла неделя.
Все это время сердце и разум несчастного отца терзали самые горестные раздумья.
Любовь Ретифа к Инженю была такой нежной, такой привычной (привычки же у него были очень прочные), что страдающему отцу казалось, будто его тело всю эту неделю покоится в могиле рядом с телом дочери, а по земле еще бродит только его душа.
В конце концов горе поселилось в его душе и оставило на осунувшемся лице Ретифа столь же неизгладимую печать, какую море навеки запечатлевает на скалах, омывая их каждый день приливом.
Что касается Оже (это легко понять, ибо он не был отцом и, как мы знаем, мужем был в весьма малой степени), то он снова занялся своей привычной работой, ходил и приходил, ел и спал, как обычно.
Однако временами он, словно вспомнив что-то, вместо свойственного ему зловещего выражения лица, неожиданно напускал на себя томно-скорбный вид.
Так он выглядел в особенности тогда, когда выходил из дома в обществе своего тестя. И тут добрые души высыпали из дверей или высовывались из окон, чтобы посмотреть на эту примерную пару.
«Какой несчастный отец! — говорили все. — Но какое счастье, что он нашел такого сына!»
И эти утешения, безмолвные, выражаемые только взглядами, словно целебный бальзам, успокаивали душу Ретифа.
Оже обставил свою комнату, ту, что некогда занимала Инженю.
Обстановка была самая простая.
Ее составляли складная кровать, о которой нам уже известно, и два стула у стола.
За едой зять и тесть сидели за этим столом.
Кстати, большую часть времени Оже проводил вне дома и возвращался очень поздно — то ли потому, что у него было очень много работы, то ли по какой-то другой, неведомой причине.
Ведь если призадуматься, то теперь у Ревельона кассы больше не было и какую такую работу там мог выполнять кассир Оже?
А работа была следующая: Оже, будучи человеком, не лишенным воображения, сам нашел себе занятие и стал инспектором развалин дома; люди видели, что он радеет об интересах разорившегося Ревельона с тем же усердием, с каким печется о своем тесте.
Если к концу дня рабочие, находившиеся под его началом, отыскивали несколько досок, которые снова можно было пустить в дело, Оже радовался, как Тит: свой день он прожил не напрасно.
И он, очень довольный, приходил к папаше Ретифу, во всех подробностях рассказывая о своей повседневной работе и не понимая, как сильно он огорчает старика, каждый день возвращая отца в то проклятое место, где тот потерял дочь, и каждый вечер причиняя ему невыносимую боль своими новыми рассказами.
Но, как мы понимаем, Оже нисколько не волновало, что он бередит горе Ретифа.
Его заботило лишь одно — как упрочить в квартале свою репутацию честного человека, убитого горем вдовца и почтительного зятя.
За неделю он в этом преуспел.
Известно, что если Оже чего-то хотел, то непременно своего добивался, ведь ему хватало ловкости и упорства, чтобы довести до конца любое дело.
Итак, неделя прошла; настал девятый день после смерти Инженю; в два часа на столе появился обед, приготовленный руками Оже и подкрепленный блюдом, что было зажарено в печи соседнего булочника.
Оже позвал тестя.
Тот с тяжелым вздохом оторвался от своей верстатки, поднялся и машинально уселся за стол.
Оже, стоявший у него за спиной, пододвинул стул и притворился, будто невероятно восхищен несколькими набранными стариком страницами: это были стансы в стихах и стансы в прозе, в которых он с горестными сожалениями обращался к памяти Сикадели и Зефиры.
Негодяй использовал все средства, какие подсказывало ему воображение, пытаясь успокоить глубокое отцовское горе Ретифа.
Он творил добро, желая творить зло.
Оже хотел есть: обед был хорош и соблазнителен.
Ретиф, наоборот, просто сидел за столом; его руки бессильно свисали по сторонам стула, голова склонилась на грудь, и казалось, что есть он вовсе не расположен.
Он видел, как его зять сел за стол, но не замечал его, как будто Оже вообще не существовало.
Оже подавал ему, однако Ретиф только прикоснулся губами к супу и тотчас с глубоким вздохом отодвинул свою тарелку.
Оже ел суп, словно не замечая скорби старика, и решил вздохнуть лишь тогда, когда проглотил последнюю ложку.
Приступили ко второму блюду, и Ретиф, несмотря на свое нежелание, начал понемногу есть, когда пять ударов во входную дверь насторожили обоих мужчин.
Ретиф, как нам известно, жил на пятом этаже; следовательно, пять прозвучавших ударов имели отношение к нему.
Он встал, чтобы подойти к окну.
Оже, более встревоженный, чем Ретиф, поднялся вместе с ним и тотчас распахнул окно.
Внизу они увидели овернца: он, задрав голову, ждал ответа.
— Поднимайся! — крикнул ему Ретиф, потянув за шнурок, с помощью которого открывали дверь.
У каждого жильца был такой шнурок: благодаря ему можно было впускать любого человека, который стучался к нему, не утруждая себя тем, чтобы сходить вниз.
Овернец, увидев, что его ждут, поднялся наверх и вручил Ретифу пакет; казалось, в нем были гранки, какие часто приносят тем писателям, которые много печатаются.
Поэтому это было Ретифу не в новинку, но Оже украдкой взглянул на пакет.
Поспешим сообщить, что никаких подозрений у него не возникло. Следовательно, Ретиф мог повернуться к свету и даже поближе подойти к окну, не вызывая у зятя ни малейшего любопытства. Тот с неизменным аппетитом заканчивал свой обед.
Более того, временное отсутствие Ретифа и то, что он был занят, позволяло Оже пообедать плотнее.
Между тем Ретиф обернулся спиной к зятю и лицом к окну.
Смертельная бледность, тут же сменившаяся пурпурной краской волнения, залила его лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248