.. Однажды во время прогулки фея Карита заметила на краю придорожной канавы девочку лет двенадцати-тринадцати; бледная, худенькая, с рассыпавшимися по плечам спутанными волосами, девочка дрожала всем тельцем, хотя в этот день было очень жарко и она стояла на самом солнцепеке. Вокруг нее прыгали, ласкаясь, несколько собак, а на ее голом плечике сидела ворона и хлопала крыльями. Но ни вороне, ни собакам не удавалось развеселить девочку: казалось, ей так плохо, что она не замечает ни собак, ни певших над ее головой птиц, ни стрекотавших вокруг цикад. Нет, она дрожала и стучала зубами, словно на дворе стояла лютая зима, а ведь дело происходило прошлым летом, в августе… Ой, что я говорю! — спохватилась девочка.Петрус улыбнулся.— Ну вот, ты и сама видишь, что заговариваешься, — заметила Регина, — рассказываешь о халифе Гарун аль-Рашиде, и вдруг — прошлый год! Говоришь, что события происходят в Багдаде, и вдруг — мальчик-савояр! Сегодня ты не в ударе, Пчелка; оставь свою фею Кариту: в другой раз твоя история будет удачнее.— Мне замолчать, господин художник? — спросила Пчелка Петруса. — Вы согласны с моей сестрой?— Нисколько, мадемуазель! — воскликнул Петрус. — Я нахожу эту историю чрезвычайно интересной, до такой степени интересной, что делаю к ней набросок по мере того, как вы рассказываете; я почти закончил, не хватает только головы дрожащей девочки, зато я уже начал рисовать фею Кариту.— Покажите! Покажите! — попросила Пчелка, поспешно поднимаясь с колен и подходя к Петрусу.— Нет, нет, — возразил Петрус, пряча набросок. — Рисунки — как сказки: чтобы их поняли, они должны быть завершены. Досказывайте свою сказку, мадемуазель, а я закончу свой рисунок.— На чем я остановилась? — спросила Пчелка.— На том, что дело происходило в прошлом году, в августе, — подсказал Петрус.— Как вам не стыдно упрекать меня в этом, господин художник! — надув губки, произнесла Пчелка. — Я оговорилась, когда сказала «в прошлом году», вот и все. Разумеется, этого не могло быть в прошлом году, раз дело происходит во времена халифа Гарун аль-Рашида, а все знают, что Гарун аль-Рашид, пятый халиф династии Аббасидов, умер в восемьсот девятом году, за пять лет до смерти Карла Великого!С гордым видом выпалив эти сведения, девочка продолжала:— Я хотела сказать, что в Багдаде стояла такая же жара, как в прошлом году в Париже на Внешних бульварах, например вблизи заставы Фонтенбло: это просто сравнение. Итак, было удивительно, что девочка дрожала, ведь жара стояла такая, что невозможно было находиться на солнце! И фея Карита, разумеется, не могла этого не заметить. Она попросила у отца позволения спешиться и спросила у девочки, не больна ли бедняжка.Едва фея Карита к ней обратилась, как девочка опустила огромные глаза, до того поднятые к небу.«Почему ты так дрожишь, дитя мое? — ласково спросила принцесса. — Может быть, ты больна?»«Да, госпожа фея», — отвечала малышка, сразу догадавшись, что принцесса — добрая фея.«Что с тобой?»«Кажется, у меня жар».«Почему же ты не в постели?» — продолжала фея.«Потому, что собачкам еще хуже, чем мне, и меня послали погулять с ними».«Да ведь не матушка послала тебя с собаками на улицу,верно? Не могла матушка позволить тебе выйти в таком состоянии!»«Нет, госпожа фея, не матушка», — подтвердила девочка.«Где твоя матушка?»«Умерла».«С кем же ты живешь?»«С Брокантой».«Кто это?»Девочка медлила с ответом, и фея повторила свой вопрос.«Тряпичница, которая меня воспитала».«И у тебя нет родных?»«Я одна в целом свете».«Как?! Ни матери, ни отца, ни брата?»Девочку затрясло, она закричала:«Нет! Нет! Нет! Нет брата! Нет брата!»«Бедняжка! — пожалела ее принцесса. — А как тебя зовут?»«Рождественская Роза».«Ты и впрямь, дитя мое, похожа на цветок, чье имя носишь: такая же бледненькая и нежная!»Девочка пожала плечами с таким видом, словно говорила: «Чего же вы хотите?!»«Где ты живешь?» — спросила принцесса.«Ах, госпожа фея! На одной из самых грязных и отвратительных улиц Багдада!»«Далеко отсюда?»«Нет, госпожа фея, в десяти минутах ходьбы».«Я отведу тебя домой и скажу, чтобы тебя уложили в постель, хорошо?»«Как вам будет угодно, госпожа фея!»Девочка попыталась встать, но упала в канаву, до того она была слаба!«Подожди, — сказала принцесса, — я возьму тебя на руки».Она в самом деле подняла девочку: та была такой тщедушной, что весила не больше моей куклы. Принцесса поднесла ее к отцу. Тот принял сиротку на руки, посадил перед собой, и все двинулись в путь: папа вез Рождественскую Розу… Ой, я опять проговорилась! Папа принцессы вез Рождественскую Розу, а она держала в руках двух самых маленьких собачек, которые не поспевали за лошадьми. Три другие собаки были большие и бежали сами. Ворона кружила над головой Рождественской Розы; чтобы она не улетела, девочка время от времени ее подзывала:«Фарес! Фарес! Фарес!»Скоро они приехали на улицу — такую мрачную, что казалось, будто дело происходит темной ночью, а не средь белого дня. Хотя мой папа говорит, что солнце светит для всех, но до тех, кто ютится на той улице, его лучи, наверное, не доходят.«Здесь! — сказала девочка, хватаясь за повод. — Вот дверь».У нас на псарне дверь, наверно, чище, чем в этом доме! Чтобы войти туда, нужно было пригибаться, словно спускаешься в погреб, и двигаться ощупью в поисках лестницы.Сидевший на каменной тумбе мальчишка — Рождественская Роза называла его Баболеном — вызвался присмотреть за лошадьми. И вот принцесса и ее отец поднялись на самый верх, где жила Броканта.Насколько принцесса была молода и хороша собой, настолько Броканта была стара и безобразна. С первого взгляда становилось понятно, кто из них добрый гений:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38