– Обманутая мной! Чтобы я изменил Эстер! – с этим восклицанием Эусеб воздел руки к небу, словно призывая Господа в свидетели. – О, если бы вы могли читать в моем сердце, которое Эстер занимает целиком, вы увидели бы, что там нет места ни для одной мысли, не относящейся к ней!
– Оглянись вокруг, юноша, и ты увидишь, что все в природе меняется, терпит превращение; стало быть, и человеческое сердце не может оставаться неизменным.
– Ах, если бы я мог на минуту поверить, что вы правы, доктор, если бы настал день, когда я разлюблю Эстер, забуду ее до такой степени, что смогу изменить ей – пусть даже с прекраснейшим в мире созданием! Я возьму этот кинжал, на этот раз не для того, чтобы она могла меня пережить, но покараю себя, вонзив его в свое сердце. Но нет, этого не может быть, поймите, это невозможно!
– Меня очень радует твоя убежденность, Эусеб; только от меня зависит, будет ли Эстер снова жить, но, собираясь вернуть ей жизнь лишь на определенных условиях, я опасался, как бы ты не отказался, узнав о них.
– Скажите мне их, доктор, какими бы они ни оказались, я заранее подчиняюсь им… даже если мне придется душу ради этого заложить! – мрачно закончил он.
– Ну на кой черт мне твоя душа? Если у меня есть собственная, значит, она бессмертна, и в таком случае в твоей я не нуждаюсь; если я ее лишен, так и у тебя ее нет, потому что я такой же человек, как ты, только немного более старый и безобразный, только и всего; допустив второе предположение, ты видишь, что не можешь продать мне то, чем не обладаешь.
– Так чего же вы хотите от меня? Скажите, я готов подписать любой договор.
– Договор? Безумец! Я только что усомнился в существовании Бога, а ты считаешь меня настолько непоследовательным, чтобы верить в дьявола… Нет ни сделки с чертом, ни волшебства, есть человек, немножко больше тебя знающий о тайнах души, о движущих силах и устройстве человеческого тела, и он говорит тебе: «Эта женщина может жить, но, если ты действительно любишь ее так, как уверяешь, остерегайся желать ее воскрешения!»
– Воскрешения, которое вернет мне мою Эстер, позволит снова услышать ее голос! Да вы богохульствуете!
– Я богохульствую! Пусть будет так… Но поговорим по-деловому: я собираюсь, как только что сказал, предложить тебе не договор, а простую торговую сделку. Если когда-нибудь ты пожалеешь о том, что я сделаю сегодня для Эстер, если ты станешь проклинать гнусного Базилиуса, вернувшего к жизни эту женщину – твое тело будет принадлежать мне, только и всего. Заметь, я говорю о твоем теле, нимало не интересуясь душой, если она у тебя есть; ставка – тело против вечности чувства, в котором ты убежден, – ни больше ни меньше.
– Жалеть о чуде, проклинать того, кто отнимет у смерти мою Эстер! Ах, доктор, вы в это не верите!
– Я настолько верю в это, что составил небольшой контракт, чтобы обеспечить выполнение нашего соглашения.
– Дайте, доктор, я подпишу.
– Нет, так, не читая, не подписывают: потом ты меня станешь обвинять в том, что я расставил тебе ловушку.
Он вытащил из кармана бумажник и достал исписанный лист бумаги.
– Вот видишь, эти буквы написаны обыкновенными чернилами; вот печать уважаемой нидерландской компании, не имеющей – по крайней мере, явно – ничего общего с Люцифером; ты можешь убедиться, что это не пахнет серой, – сказал доктор, протянув бумагу молодому человеку.
Это был один из тех гербовых листов, какие используют торговцы и юристы. Документ, составленный в форме завещания, гласил:
«Чувствуя отвращение к жизни, будучи женатым на женщине, которую разлюбил, я проклял день, когда доктор Базилиус воскресил ту, с кем роковая судьба навсегда меня связала, добровольно предаю себя смерти и хочу, чтобы никого не беспокоили по поводу моего самоубийства.
Свое имущество я оставляю законным наследникам, но хочу, чтобы тело мое было отдано доктору Базилиусу, который будет располагать им по своему усмотрению, либо тому, кому он поручит вступить им в обладание в случае собственной смерти.
Пятница, 13 ноября 1847 года».
Эусеб без остановок прочел вслух содержание странного документа.
– Перо и чернила, доктор, дайте мне перо и чернила! – потребовал он, озираясь по сторонам и стараясь отыскать эти предметы.
Доктор опустил свою ладонь на его протянутую руку.
– Я уже сказал тебе юноша, – произнес он, качая головой. – Я уже сказал, что ты слишком торопишься.
– Я прошу вас дать перо и чернила, – повторил Эусеб.
– Подумай, – продолжал доктор, – я не заставляю тебя это делать: здесь нет ни наущения, ни обмана, ни принуждения. Точно ли в здравом уме и твердой памяти, вполне ли добровольно ты подписываешь эту бумагу?
– Без наущения, обмана и принуждения, в здравом уме и твердой памяти, по собственной воле.
– Предупреждаю тебя о том, что, какие бы слухи обо мне ни распространяли, в любом случае, стоит тебе подписать этот документ – и, вблизи или издалека, живой или мертвый, я стану читать в твоем сердце, словно в книге, самые тайные твои мысли. По тому, что уже произошло, и особенно по тому, что произойдет сейчас, ты сможешь судить о моем могуществе, которое, несмотря на все успехи науки в 1847 году от Рождества Христова, все же слишком велико, чтобы принадлежать к этому миру. Как только договор вступит в силу, я смогу распоряжаться твоей жизнью, убить тебя, если пожелаю: твоя смерть для тебя самого и для тех, кто имеет право спросить у меня в ней отчета, будет выглядеть самоубийством. Так что подумай еще, прежде чем подвергнуться испытанию, и если оно пугает тебя, время пока есть: скажи последнее «прости» этой женщине, которая не может тебя услышать и не узнает, что ты струсил, и она безболезненно перейдет из сна в смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117