Любовь существует.
Она вовсе не являлась призрачным порождением воображения, предназначенным для того, чтобы уберечь поэтов от голодной смерти. Хотя ее нельзя было увидеть, унюхать или потрогать, она всегда присутствовала в жизни людей, и для Грегори было просто вопросом времени, когда он встретит женщину своей мечты и остепенится, чтобы плодиться и размножаться и иметь такие загадочные хобби, как изготовление всякой всячины из папье-маше или коллекционирование терок для мускатного ореха.
Однако, если выражаться деликатно, что вполне приемлемо при обсуждении столь абстрактных понятий, его мечты не были обращены к женщине. Вернее, не к какой-то определенной представительнице женского пола, наделенной специфическими и узнаваемыми чертами. Он ничего не знал о «своей женщине», о той, которой предстояло полностью изменить его жизнь и превратить его самого в столп скуки и респектабельности. Он не знал, будет она маленькой или высокой, темно– или светловолосой. Ему хотелось думать, что она будет отличаться умом и тонким чувством юмора. А какими еще качествами она будет обладать – разве он мог это знать? Возможно, она окажется застенчивой. Или прямолинейной. И будет любить петь. Или не любить. А может, это будет самая настоящая «лошадница» с лицом, обветренным в результате долгого пребывания на свежем воздухе.
Он не знал. Когда заходила речь об этой женщине – этой невероятной, замечательной и в данный момент несуществующей женщине, – он с твердой уверенностью мог сказать, что, когда встретит ее...
Обязательно узнает.
Он не представлял, как именно ее узнает, просто знал, и все. Произойдет нечто важное, нечто эпохальное, нечто такое, что перевернет жизнь... ну, в общем, нечто, что громко заявит о своем существовании. Оно ворвется в его жизнь стремительно и мощно, обрушится, как вошедший в поговорку таран. Один только вопрос – когда?
А пока, в предвкушении ее появления, у Грегори не было причин отказываться от приятного времяпрепровождения. В конце концов, он же не обязан вести себя как монах, ожидая появления своей истинной любви.
По всеобщему мнению, Грегори был совершенно типичным лондонским денди с достаточным – хотя ни в коей мере не исключительным – денежным содержанием, множеством друзей и рассудительностью, помогающей вовремя встать из-за игорного стола. На «брачном рынке» его считали если не отборной (четвертые сыновья редко пользуются повышенным вниманием), то вполне приличной партией, и он всегда был востребован, когда у светских матрон возникала надобность в подходящем кандидате для выравнивания количества гостей мужского и женского пола на званых вечерах.
Что чуть-чуть увеличивало его шансы и было еще одним преимуществом.
Возможно, ему стоило бы придать себе больше целеустремленности. Дать своего рода направление. Или даже поставить перед собой важную задачу. Но это может подождать, не так ли? Скоро – и он был в этом уверен – все прояснится. Он узнает, чем он хочет заниматься и кто поможет ему в этом, а пока он...
Проводил время не очень приятно. Во всяком случае, в настоящее время.
Поясним.
В настоящий момент Грегори сидел в кожаном кресле, причем вполне удобном. Нельзя отрицать, что ощущение комфорта вызывало мечтательное настроение, и по этой причине он вполне равнодушно воспринимал слова брата, который стоял примерно в четырех футах от него и бубнил о том и о сем, при этом в его речи постоянно мелькали слова «долг» и «ответственность».
А Грегори не любил слушать моральные наставления.
Нет, иногда, конечно, слушал, но...
– Грегори?.. Грегори!
Грегори поднял глаза и заморгал. Энтони сложил руки на груди, а это было недобрым знаком. Энтони являлся виконтом Бриджертоном и был таковым уже более двадцати лет.
– Приношу свои извинения за то, что ворвался в ход твоих мыслей, – сухо проговорил Энтони. – Ты слышал что-нибудь – ну хоть что-нибудь – из того, что я сказал?
– Об усердии, – ответил Грегори и, придав своему лицу достаточно серьезности, кивнул. – О направлении.
– Вот именно, – воскликнул Энтони, и Грегори поздравил себя с вдохновенным исполнением роли. – Тебе давно уже следовало бы наконец определиться с направлением своей жизни.
– Конечно, – пробормотал Грегори.
Он согласился с ним главным образом потому, что был ужасно голоден, а время ужина уже миновало. И еще он слышал, как его невестка сервировала в саду стол с прохладительными напитками. Кроме того, спорить с Энтони было бессмысленно. Абсолютно.
– Ты должен изменить свою жизнь. Выбрать новый курс.
– Действительно.
Может, к напиткам подадут сандвичи. Он мог бы слопать штук сорок этих забавных крохотных бутербродиков с хрустящей корочкой.
– Грегори!
Голос Энтони приобрел специфические интонации. И Грегори понял, что настало время включить внимание.
– Хорошо, – сказал он. Его всегда удивляло, как это коротенькое слово способно избавить человека от произнесения целого предложения. – Полагаю, я примкну к духовенству.
Это сразило Энтони наповал. Насмерть. Грегори молчал, смакуя момент. Жаль только, если ему и в самом деле придется стать викарием.
– Прошу прощения? – наконец пробормотал Энтони.
– Как будто у меня есть выбор, – сказал Грегори. Как только слова прозвучали, он сообразил, что сейчас впервые произнес их. И от этого они сделались более реальными. – Карьера военного или священника, – продолжил он. – А здесь следует добавить, что я чудовищно плохой стрелок.
Энтони ничего не сказал. Оба знали, что это правда. После непродолжительного неловкого молчания Энтони проговорил:
– Есть еще сабли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14