Какие-то большие штуковины начали опускаться в дыру.
– Проклятье! – пробормотал Четвертый. Он выхватил откуда-то хлыст и громко щелкнул им в воздухе. – Работайте, или я шкуру с вас спущу!
Рабы крепче ухватились за перекладину и сильнее заработали ногами. Барабан начал вращаться быстрее, издавая более громкие звуки, скрип и грохот. Катанджи был посередине, глядя на свои худые руки между двумя парами крепких рук, а дальше была большая дыра в полу и движущиеся веревки. Вскоре он уже бежал, стараясь поспевать за другими и думая о том, не собираются ли его загнать до смерти. Когда он увидел, что веревки поднимаются наверх, он понял, что это не колдовство – веревки наматывались на барабан. Он и двое других рабов, вероятно, должны были собственными ногами поднять наверх тот самый шкаф. Это была дьявольски тяжелая работа.
Снова щелкнул хлыст, и он вспомнил, что у него нет шрамов на спине. Обратят ли на это внимание колдуны? Почти у всех настоящих рабов были шрамы. Не возникнет ли у них искушения разукрасить ими и его спину, просто из принципа?
Все быстрее и быстрее – он задыхался, и по его лицу и подмышкам струился пот. Он чувствовал в воздухе запах пота. Сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Двое других тоже тяжело дышали, а ведь они были крепче его. Потом постепенно прямо на полу выросла гора мешков, и Четвертый дернул за ручку. Барабан резко затормозил, и трое рабов чуть не перелетели через перекладину. Все колдуны рассмеялись, словно только этого и ждали.
Двое рабов подняли руки и вытерли лица. В последний момент Катанджи сообразил, что ему этого делать не следует. Здесь было светлее, чем внизу – вдруг кто-то взглянет поближе на его полосу раба? Жир и сажа… не расползлись ли они вместе с потом по всему лицу? Опустив голову, он стоял, опираясь руками об ограждение, и тяжело дышал. Двое других рабов были заняты примерно тем же самым. Младшие колдуны разгружали мешки и аккуратно и осторожно их укладывали. Вероятно, каким-то образом они отличали одни от других, поскольку складывали их в разных местах возле стены, но для наблюдавшего за ними воина все мешки казались одинаковыми.
– Готово! – крикнул Четвертый, когда шкаф опустел; он снова повернул ручку, и барабан сдвинулся под ногами Катанджи. Рабы снова начали переступать ногами, но опустить шкаф вниз оказалось не легче, чем поднять его наверх – и это казалось не вполне честным. Потом он услышал, как в него загружают новые мешки.
Катанджи с ужасом представил себе размеры фургона и его груз.
Он подумал о «Сапфире». Что он станет делать, если они уйдут без него?
Снова щелкнул хлыст, и снова началась пытка…
Чтобы полностью опустошить фургон, потребовалось не меньше двадцати ходок вверх и вниз. К этому времени Катанджи изнемогал от усталости, и его уже не слишком интересовало, заметят ли они, что он воин, если бы только они позволили ему где-нибудь прилечь. Во рту ощущался отвратительный вкус, и ему казалось, что его сердце вот-вот разорвется. Иногда ему чудилось, что вокруг становится темнее, и все куда-то плывет; потом он понимал, что близок к обмороку. Однако если бы он упал, они увидели бы его лицо.
Четвертый часто щелкал хлыстом, но не пользовался им, хотя последние несколько раз погрузка шла очень долго. Один из младших сказал, что, возможно, стоит сходить за свежими силами, но Четвертый ответил, что уже почти все закончено, и можно не беспокоиться.
Наконец, он снова повел их по коридору. Катанджи медленно плелся сзади, несколько отстав, и ему это было вовсе не трудно. Было трудно просто идти. Его ноги подгибались. Две двери теперь были открыты, отбрасывая пятна света, и он задержался, проходя мимо каждой из них, стараясь запомнить увиденное. В первой комнате за столом сидела колдунья, Вторая, с откинутым капюшоном. Она что-то делала с блюдцем, двигая его по кругу – вероятно, совершала какое-то заклинание. В основном он заметил лишь ее лицо, не увидев ничего позади ли вокруг нее. Ей было лет двадцать пять, и она была довольно красива, но у нее было три метки на лбу, а не две, как полагалось при ее желтой мантии. И это были не перья! Он не был уверен в том, что именно это было, но они явно не имели формы перьев.
В другой комнате никого не было, лишь пара столов и несколько стульев. Один из столов, похоже, был каким-то ритуальным местом, так как на нем в серебряных держателях стояли длинные перья – по-видимому, это имело какое-то отношение к меткам. У дальней стены виднелся ряд полок, уставленных сотнями коричневых ящичков разной величины, по-видимому, сделанных из кожи. Потом он оказался на лестнице.
Спускаясь, он изо всех сил цеплялся за перила, поскольку ноги почти его не держали. Нечто, находившееся в чане, шипело и плевалось, но он не обращал внимания. Он попытался увидеть что-либо еще, но было темно, а его глаза не успели приспособиться к полумраку. Это было очень большое помещение, вероятно, размером в половину всей башни. Вдоль одной длинной стены было два окна, и еще по одному на каждой из более коротких стен, так что, скорее всего, зал действительно занимал пол-башни. Вдоль всей его длины тянулись подставки и полки, на которых стояли бутылки и свертки – как можно было все это запомнить? Парень у печи все еще накачивал меха. Другой Первый, в мантии, толок что-то в ступке размером с ванну.
Ему хотелось рассмотреть все внимательнее, но он не осмеливался остановиться. Голова его не соображала, он слишком устал. Сквозь серый туман он заметил медный змеевик в дальнем конце – намного крупнее всех тех, что он видел до этого – и точильный камень, а также уменьшенный вариант барабана, что был наверху, под чем-то, что никогда не смогло бы ускользнуть от его взгляда:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124