Вечер завершился пением патриотических песен у рояля, вслед за чем все разошлись – рано, ибо утром генералу предстояло выступать в церкви.
Еще позже Эдвард сидел, развалясь, в кресле, у окна, а Волынка в халате поверх пижамы – на диване они болтали, как в старые добрые времена. В последнее время Волынка зачитывался «Затерянным миром» Конан Дойла. И сейчас он взахлеб рассказывал Эдварду о книге – обещал одолжить сразу, как дочитает сам. Они ностальгически вспоминали школьные деньки, не без удивления заметив, что всего неделю назад покидали стены Фэллоу без особого сожаления. Потом вернулись к военной теме, и в голосе Волынки зазвучала горечь.
– Добровольцем? Куда мне, старина. Медики забракуют. – Даже эти слова давались ему с трудом: из груди у него вырывались хрипы, как у умирающей кошки. Волынка страдал астмой, он даже до середины крикетной площадки не мог добежать, не посинев, хотя силой не уступал многим. Да, шансов попасть на войну у него не было никаких, а Эдвард не знал, как утешить его, и только мямлил что-то насчет возможности работы в разведке.
Волынка передернул плечами, пытаясь скрыть досаду.
– Слушай, ты не против устроить набег на кухню – как в старые добрые времена?
Должно быть, Эдвард согласился, хотя совершенно не помнил этого. Возможно, они надеялись, что обычная мальчишеская шалость поможет им справиться с ощущением нереальности. Ощущением, так внезапно вторгшимся в их жизни. Из строго упорядоченной, почти монастырской дисциплины закрытой школы их выбросило в мир, стоящий на грани безумия.
Кухня располагалась в самой старой части Грейндж, большой каменной пристройке, гулкой, заставленной старой мебелью и полной беспокойных, неожиданных теней. На этом для Эдварда Экзетера реальность закончилась.
Все, что случилось потом, напоминало смазанные фотографии в газетах или рисунки в «Иллюстрейтед Лондон ньюс». Какая-то женщина кричала, и крики ее эхом отдавались от каменных сводов. Глаза у нее были дикие, и волосы ниспадали тяжелыми кудрями. Там был нож. Там была кровь – фарфоровая миска, в которую лилась кровь. Он смутно помнил, что кто-то барабанил в дверь, пытаясь войти, и что сам он отбивался деревянным стулом от маньяка с окровавленным ножом. Потом была отчаянная боль в ноге.
Потом – тьма и кошмар.

3

До рассвета оставался час, не больше. Ветер – пережиток недавней зимы – гнал по небу облака, то открывая, то закрывая луны, отчего узкие улочки то становились черными, как угольный погреб, то вновь делались такими светлыми, что можно было читать вывески, со скрипом раскачивающиеся на ветру. Над крышами из пластин сланца, над дымовыми трубами белыми зубами сверкали ледяные вершины Наршволла, на которых тут и там темнели черные языки теней.
Скрежет драконьих когтей по булыжной мостовой означал, что ночной страж завершает очередной круг по спящему городу. Страж верхом на драконе медленно ехал по Торной Дороге. Работу стража нельзя было назвать ни слишком прибыльной, ни слишком престижной. В эту ночь ее можно было назвать чертовски холодной, и мысли стража касались главным образом теплой кровати с теплой женой, ждущих его с рассветом. На нем были шлем из железа и кожи и стальная кираса, надетая поверх одного слоя меховой одежды и двух слоев шерстяной. Он поочередно грел руки, перекладывая фонарь из одной в другую. Этой ночью в Нарше он рисковал скорее отморозить пальцы, чем столкнуться с какой-то другой опасностью.
Нарш – тихое место, но когда-то в незапамятные времена отцы города ввели комендантский час, так что кому-то приходилось поддерживать его. Иногда комендантский час нарушали любовные парочки, воровато крадущиеся в ночи. Но чаще всего за всю ночь стражу не встречалось ни души. Все злоумышленники наверняка попрятались еще задолго до его приближения, заслышав шаги дракона и завидев свет фонаря. Разумеется, комендантский час распространялся только на пешеходов. Тех, кто ездил верхом на драконах или в каретах, это не касалось, и уж тем более это не касалось отцов города или их друзей.
Царап, царап – скрежетали когти. Ветер хлопал ставнями и завывал в дымоходах. Непроглядная тьма в очередной раз окутала Торную Дорогу, только неверный свет фонаря падал на двери и проваливался в зияющие отверстия проулков. В просвете облаков мелькнула и снова пропала четвертая луна, Эльтиана, кроваво-красная звезда на востоке. Страж пробормотал про себя молитву – обычную молитву Владычице. Он просил Владычицу больше не давать прибавление в его и без того немалое семейство. Они и так с трудом существовали на его мизерное жалованье.
Затем из-за туч вышел Трумб – точнее, не вышел, а словно выпрыгнул из засады, – и его полумесяц осветил город, заиграв на шпилях храма Владычицы. Он выхватил из темноты двойную цепочку людей, бредущих по улице прямо перед стражем. На мгновение страж лишился дара речи, потом бросил своему дракону короткое «Варч!».
Скорее всего дракона это тоже изрядно удивило, ибо он привык передвигаться по ночным улицам неспешным «зайбом». И другого шага от него не требовали вот уже много лет. Немного помедлив, словно припоминая все, чему его учили в его драконьей юности, он послушно убыстрил шаг, и ночной страж Нарша обрушился на нарушителей закона.
Их было около дюжины, и они следовали по росту – от высокой пары во главе процессии до замыкавшего ее ребенка. Каждый нес на спине большой мешок. Страж обогнал процессию, осветив всех по очереди фонарем. По виду путников он заключил, что они нездешние, ибо только некоторые были одеты в обычные для Нарша меха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142