-- всех остальных
невменяемых, вроде нас с вами, лишают удовольствия выпить после
десяти часов вечера кружку пива. До чего же мы любим мучить
самих себя! Нет, вы послушайте, Херд. Я скажу вам к чему дело
идет. Мы созрели для нового Мессии, совсем как эти русские. Мы
не европейцы. Мы индийские факиры, самоистязатели. Шайка
мазохистов. Вот во что превратили нас верхние боги. Да
послушайте же, Херд!
Но смысл его тирад уже не давался епископу. Их звук
доносился до него подобием далекого эха. Он задремал, сам того
не заметив.
-- Факиры. Я все понимаю...
Казалось, лодка движется медленнее, чем прежде. Возможно,
гребцы устали или перегрелись. Жар проникал даже сквозь полог.
Устроившийся на подушках мистер Херд ощущал, как лоб его
покрывает испарина. На него словно пало заклятие -- заклятие
южного полдня. Оно убаюкало его чувства. Сковало мысли.
Наступило долгое молчание, нарушаемое лишь плеском весел и
ровно текущей беседой двух греческих гениев, видимо,
невосприимчивых к полдневным лучам и целиком ушедших друг в
друга. Они разговаривали и посмеивались, не повышая из
учтивости голосов. Время от времени мистер Херд приподымал
тяжелые веки, чтобы полюбоваться веселой игрой их черт,
дремотно гадая, о чем можно вести столь бесконечные, учтивые
разговоры.
ГЛАВА XXVI
Как старый лодочник, так и мистер Кит были правы в своих
догадках. На рыночной площади происходили беспорядки и
беспорядки серьезные: настолько серьезные, что впервые за пять
лет -- со времени того самого скандала, который учинила здесь
ирландская леди со своим пуделем, -- пришлось созывать Милицию.
Вина же за происшедшее целиком лежала на Священных шестидесяти
трех.
Самого Мессию укорить было не за что. В последнее время
бедный старик сильно сдал, ослаб и телом, и духом.
Художник-француз, специально приехавший из Парижа, чтобы
зарисовать его для предприимчивого журнала "L'Illustration(45)",
после нескольких сеансов позирования отозвался о нем без
всякого снисхождения: "comletement ga-ga(46)". Роскошь
непентинской природы, обильная пища, преклонение учеников,
алкогольные и плотские излишества подточили его крепкое
мужицкое здоровье, помутили разум и не оставили камня на камне
от энергии и коварства, позволявших ему некогда править
Императорским Двором. Тело заплыло жиром. Сознание распадалось.
Даже от присущей ему когда-то чистоплотности остались одни
воспоминания. Одутловатый и бледный, он восседал в темной
комнате, приобретая все большее сходство с каким-то выросшим в
тени непотребным овощем.
Редкие движения давались ему все с большим трудом; он и
рот теперь если и раскрывал, то главным образом, чтобы поесть,
ибо аппетит у него, благодаря определенного рода усилиям
городского врача, сохранялся вполне удовлетворительный. Когда
же он пытался говорить, то изо рта его вылетали разрозненные
слоги, из каковых даже самым преданным ученикам не удавалось
слепить фразу, связную настолько, чтобы ее можно было вставить
в "Златую Книгу". Широкой известности все эти обстоятельства
еще не приобрели, но посвященные взирали на них в смятении. Для
них не было тайной, что последние из вошедших в Книгу,
приписываемых ему изречений числом в двадцать одно никогда не
слетали с его уст. Их состряпала клика молодых экстремистов,
ставших ныне хозяевами положения. Эти фанатики подредактировали
"Златую Книгу", а старика держали в полном подчинении, оттерев
его прежних, более умеренных приспешников.
Вот их-то непродуманные действия и стали причиной
катастрофы, которая затмила озарявшее Непенте сияние святости и
привела апостолов к столкновению со всемогущим мирским законом.
Обеспокоенные затянувшимся бездействием Учителя, они воспылали,
как это водится у учеников, желанием усовершенствовать учение и
решились на смелый шаг. Они решили, что настало время явить
миру новое Откровение.
Стоит напомнить, что последнее из несомненно
принадлежавших Мессии откровений, сводилось к тому, что "плоть
и кровь теплокровных скотов суть мерзость для Белых Коровок".
Слово "теплокровные" попало в это наитие потому, что такой
продукт питания, как например рыба, пользовался у Мессии особой
любовью, отчего он и не чувствовал себя вправе лишить истинно
верующих этого дара Божия.
Упомянутые фанатики, проявляя неуместное рвение и не
задумываясь о том, что оно может стоить многим из них жизни и
свободы, обнародовали новое Откровение, имевшее следующий вид:
"все, исходящее от мертвых скотов, суть мерзость для Белых
Коровок". Слово "мертвые" попало в это наитие потому, что такой
сельскохозяйственный продукт, как например овечья шерсть (а
вернее -- изготовленная из нее одежда), пользовался у них
особой любовью, отчего они и не чувствовали себя вправе лишить
истинно верующих этого дара Божия.
Но даже и в таком виде новая Заповедь требовала, чтобы
Священные шестьдесят три поступились массой удобств. Кожаной
обувью, живописными поясами, костяными ручками ножей,
гребешками, сальными свечками... Впрочем, они были готовы
следовать букве этого предписания, поскольку оно давало им
нечто такое, чего жаждут все религиозные люди, а именно --
средство помучить самих себя. Так все и шло до настоящего утра,
в которое на рыночной площади появилась, неспешно фланируя,
совсем недавно прибывшая из дикой Московии, еще горящая пылом
самоотречения и ничего не ведающая о местных обычаях и законах
компания крепышей в только что купленных пеньковых сандалиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161