Я почувствую себя спокойно, только если буду знать, что вам ничто не угрожает. К сожалению, по некоторым причинам я не смогу вам писать и потому желаю, чтобы вы всегда помнили: никто и ничто на свете не будет мне дороже вас и вашей любви».
Внизу стояла подпись: «Макс де Месмей».
Бумага дрожала в пальцах Шарлотты. Чувство, испытываемое ею в этот момент, было сильнее корысти, ненависти, сопереживания, дружеской привязанности, то особое, ни на что не похожее чувство, которое зовется женской завистью. Она не понимала, почему такие серьезные, умные мужчины, как Максимилиан, столь часто влюбляются в наивных, молоденьких, глупеньких девушек, как Элиана.
Максимилиан де Месмей часто бывал в их доме, беседовал с Полем, а нередко и с самой Шарлоттой, и молодая женщина видела, что он по-своему уважает ее за проницательность и ум, но… Ему никогда не приходило в голову, что ее тоже можно полюбить.
Элиана, почему именно Элиана, красивая, но пустая, как коробка от съеденного рождественского торта, девушка, интересующаяся только танцами, платьями и безделушками? Может, все дело в ее веселости, женственности, кокетстве? И еще – в проклятой юности?
Что ж, тогда ничего сделать нельзя. Кроме, пожалуй, одного.
Шарлотта подошла к камину, отодвинула экран и шевельнула щипцами поленья, отчего в воздух взвился сноп белых искр. Потом молодая женщина нагнулась и быстро сунула в пламя конверт с письмом.
А после долго глядела в огонь, не замечая струящихся по щекам горячих и горьких слез.
ГЛАВА II
Наступил июль 1789 года, душные дни, наполненные неясными опасениями и безотчетной тревогой.
Вечером одиннадцатого числа Элиана сидела у себя в комнате возле окна и смотрела на засыпающий Париж.
Балконная дверь была открыта, и окутывающий улицы сумрак казался живым – он проникал в дом и расползался по углам, стирая краски с предметов, усиливая ощущение всеобщей неподвижности и тишины.
Солнце уже зашло, но луны и звезд все еще не было видно, и вечерняя земля словно замерла в ожидании неизвестности. Над горизонтом плыла красноватая пелена закатного света, листва шевелилась от легкого ветерка, а в окна медленно струился дивный аромат посаженных возле дома роз.
Розы стояли и в комнате Элианы, и в гостиной: в полумраке вазы смутно белели округлыми белыми боками, а цветы в них выглядели так, точно кто-то нарисовал их в воздухе прозрачными нежными красками.
В последнее время Элиана редко выезжала в свет: балов стали давать значительно меньше, и вряд ли имело смысл посещать их теперь, после того, как Максимилиан уехал из города.
Девушка часто думала о нем и всякий раз плакала то ли от тоски, то ли от обиды и досады. Он не простился с нею, не написал ни строчки! Вспоминая об этом, Элиана чувствовала себя униженной. Она была бы менее оскорблена, если б Максимилиан честно признался, что просто не любит ее, что она ему не нужна.
Возможно, в этом случае ей было бы легче его забыть.
Этьен де Талуэ приезжал два раза в неделю или даже чаще, и порой Элиана с трудом заставляла себя разговаривать с ним и улыбаться ему, однако он был единственным, кто, помимо родителей, проявлял к ней участие.
Изредка приходили письма от Шарлотты: они с Полем побывали в Риме, а теперь переехали в Лондон. Ответы ей писала мать, а Элиана иногда добавляла от себя несколько строк.
В комнату вошла служанка, она внесла и поставила на стол чашку баваруаза – сладкого напитка из чая, молока и душистых трав, и зажгла свечи.
Это была пышногрудая маленькая девушка, очень бойкая, смышленая и хорошенькая, со вздернутым носиком, толстыми черными косами до пояса и прозрачными зелеными глазами. Звали ее Дезире.
– В Париже неспокойно, барышня, – сказала она, – на улицах толпы народа, все что-то выкрикивают. Кругом войска, даже на Марсовом поле – все наемники-пруссаки. А наши драгуны и гусары тоже кричат с толпой и…
– В Маре, надеюсь, не кричат? – перебила Элиана. Девушку раздражало выражение неподдельного интереса на лице служанки и ее неуместная веселость.
– Если так пойдет дело, то и в Маре закричат, – рассудительно произнесла Дезире. – Вот брат нашей кухарки – он из Сен-Марселя – такое рассказывал! Народ разрушает заставы, захватывает продовольствие и даже оружие!
– В Сен-Марселе всегда творились разные беспорядки, – сказала Элиана, беря в руки щетку для волос, – ничего удивительного, что сейчас там начался настоящий бунт.
– Но ведь Сен-Марсель – предместье Парижа, – заметила Дезире.
Элиана поднялась с места. На ней был светло-голубой, отделанный воздушным белым кружевом, капот, в вырезе которого виднелась незагорелая кожа шеи и груди. Озаренные пламенем свечи, волнистые волосы девушки казались присыпанными золотой пылью, легкой, почти прозрачной, точно пыльца на крыльях бабочки.
– Перестань меня пугать, – строго предупредила она, – мне и без того не по себе. Иди, я лягу спать.
Она разделась и легла, но никак не могла заснуть: на душе у нее было неспокойно. В конце концов она встала, открыла окно и, положив локти на подоконник, вдохнула полной грудью свежего летнего воздуха.
Было за полночь; над спящей землей плыл легкий туман, едва различимый на фоне густой синевы небес. Листья деревьев в свете полной луны серебрились, точно присыпанные снегом, крыши домов сверкали, словно зеркала, а окна выглядели кусочками фольги, наклеенными на матовую поверхность стен. Создавалось впечатление, будто чья-то невидимая рука нарисовала на черной бумаге этот тонущий во мгле волшебный город, и сердце Элианы наполнилось тихим восторгом, а душа – уверенностью в том, что в этом сказочном мире ни с ней самой, ни с ее родными не может случиться ничего плохого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155