– Какие только горести не посылает нам Господь! Право, не знаю, что вам и сказать. Вы сами-то как думаете поступить, барышня?
– Я пришла не за советом, – сдавленно произнесла Элиана. – Просто хотела рассказать тебе правду. Я решила отдать ребенка на воспитание. Отвезу его в монастырь – пусть ему найдут хороших родителей.
Дезире ничего не ответила, и тогда Элиана добавила:
– Все равно я не сумею полюбить его так, как остальных моих детей. Я не хочу его, понимаешь, не хочу! – Она заплакала неудержимо, беззвучно, как плачут в глубоком отчаянии. – Знаешь, Дезире, иногда я думаю: если б можно было нырнуть в колодец времени и выбраться из него заново родившейся, светлой, как первый утренний луч, оставить там, в глубине прошлого память обо всем пережитом, вновь уверовать в чистоту человеческих помыслов. В силу любви и добра!
– Может быть, сообщить Бернару? – осторожно спросила Дезире. Ее пугал блуждающий взгляд угасших глаз Элианы. – Я уверена, он приедет.
Элиана отпрянула с искаженным от ужаса лицом.
– Нет, нет! Только не это! Наказание послано мне, а ему… ему и без того хватило страданий. И потом, если мы увидимся сейчас, я почувствую себя так, будто меня вывели на площадь и привязали голую к позорному столбу. Боже мой, насколько все это неестественно, постыдно!
Она упала в объятия своей бывшей служанки, а та молча гладила волосы молодой женщины и смотрела поверх ее головы неподвижным, решительным взглядом.
Когда Элиана ушла, Дезире долго не находила себе места. Она не могла дождаться, когда из мастерской вернется Эмиль, а потом – пока он умоется над медным тазом в маленькой, чистой, как стеклышко, кухне.
– Мне нужно с тобою поговорить, – нахмурившись, произнесла она.
Эмиль выпрямился, вытираясь в поданное женой полотенце, и удивленно смотрел на нее, напряженно застывшую посреди кухни с прижатым к груди начищенным до блеска кувшином.
– Что-нибудь случилось? – спросил он.
– Не со мной, с Элианой. И я хочу с тобой посоветоваться.
– Что, прямо сейчас? – проворчал он. – А может, ты лучше сначала дашь мне поесть?
– Ах, Эмиль!
У нее был такой страдальчески растерянный и в то же время укоризненный вид, что муж промолвил:
– Ладно, рассказывай.
Дезире заговорила – неторопливо, с нотками настороженности в голосе, потому что не знала, как Эмиль отнесется ко всей этой истории.
Он молча, без особых эмоций выслушал ее и изрек:
– Что бы ни случилось, нет ничего хуже, чем вмешиваться в отношения между мужем и женой.
– Да! – воскликнула Дезире. – Но ты не видел Элиану! Она тает на глазах и вся будто неживая!
– А где сейчас Бернар?
– В Булонском лагере.
– Так напиши ему письмо, объясни, что и как. Пусть приедет.
– Но Элиана не хочет видеть его сейчас!
Эмиль нетерпеливо и сердито передернул плечами.
– Беда с женщинами! Ну, пусть пока не приезжает. Но сообщить ему надо. Только уж не знаю как… Поосторожнее что ли…
Дезире пристально смотрела на мужа. Ее лицо порозовело от волнения.
– Тебе кажется, он поймет?
Эмиль усмехнулся уголками губ, и в этой усмешке женщине почудилось что-то снисходительно-ласковое.
– У него на редкость благородное сердце.
– Я попытаюсь ему написать, – озабоченно промолвила Дезире. – Но Элиана хочет отнести ребенка в монастырский приют.
– Если она так решила, не надо ей мешать. Ты разузнай, где этот монастырь, пойди и растолкуй все святошам. Пусть повременят, не отдают ребенка в чужие руки. Ну, – спросил он жену, – я все объяснил тебе, мать? Или ты намерена морить меня голодом до самого утра?
Дезире отвернулась, пряча улыбку, и принялась быстро и ловко собирать на стол.
Элиана родила ребенка в июле 1804 года, и это были первые тяжелые роды в ее жизни, так что даже пришлось прибегнуть к помощи врача, который, после того, как все закончилось, сказал ей: «Не знаю, огорчит ли вас это, мадам, но боюсь, больше у вас не будет детей».
Однако Элиана чувствовала себя настолько измученной, что была просто не в силах обдумывать сказанное. Перед тем, как провалиться в тяжелый сон, она попросила Дезире позаботиться о детях, а также найти кормилицу для новорожденного, ибо на сей раз у нее не оказалось ни капли молока. Возможно, причиной послужило состояние, в котором женщина пребывала во время беременности, когда она то впадала в тупое отчаяние, то находилась на грани истерики. Впрочем, Элиана вряд ли пожелала бы кормить этого ребенка; едва справившись о том, все ли в порядке, она велела его унести, и Дезире беспрекословно выполнила ее просьбу.
Приблизительно через месяц Элиана отправилась в монастырь сестер ордена Святого причастия на улицу Тампль.
Она была бледна и худа, что еще больше подчеркивало черное платье из плотной саржи и капор из гофрированного черного шелка, а ее лицо, казалось, навек утратило налет мечтательной нежности. Раньше, глядя в зеркало, Элиана замечала в своем облике нечто присущее ей в годы юности, но теперь женщине чудилось, будто иногда она видит себя такой, какой станет, когда состарится.
Она вышла на улицу, держа на руках ребенка. Было ранее утро, только-только начался восход солнца, и далеко, почти до самого горизонта, по темной воде Сены протянулась блестящая дорожка: словно кто-то невидимый высыпал на черную ткань серебряные монеты.
Мальчик мирно спал, и женщина старалась не смотреть на его чуть прикрытое кружевом личико. До этого она почти не видела ребенка; с ним нянчилась живущая по соседству кормилица, и Элиана его не навещала. Но теперь она чувствовала сквозь пеленки нежное тепло маленького тельца, ощущала аромат младенческой кожи и всеми силами заглушала мгновенно всколыхнувшиеся чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155