Ей не пришла в голову мысль, что она видит Париж таким, возможно, в последний раз.
Пришло двенадцатое июля, а с ним и новые волнения. Мирные жители были призваны не покидать своих домов, и тем не менее на улицы высыпали толпы народа. Кое-где рабочие и ремесленники начали захватывать оружие и нападать на таможенные заставы. Слышались выстрелы, по улицам ходил патруль, тревожно звучал набат.
К вечеру Париж кипел, как огромный адский котел; и центральная часть города, и предместья были полны беспорядочного суетливого движения. Временами казалось, будто земля уходит из-под ног и всех уносит куда-то невидимый бурлящий поток, И хотя старый мир еще не умер, а новый не успел родиться, и никто пока толком не осознал своей цели, не провел границы, по одну сторону которой остались враги, а по другую были друзья, и все вместе трепыхались в силках неопределенности, каждый постепенно начинал понимать, что время сжигает мосты в прошлое и меняет прежний образ мыслей, что нужно найти в себе силы жить по-новому. Но никто еще не представлял – как.
Но фон уже был черным, а краски красными: над ночным городом стояло зарево – отражение яркого пламени факелов в руках множества повстанцев и огромных костров, в которые превратились заставы. И в эту ужасную ночь – ставшую началом цепи других, куда более ужасных! – дух всеобщей безнаказанности уже гулял по улицам, воспламеняя ненавистью полные мрачного отчаяния сердца.
Амалия и Элиана сидели в гостиной, плотно закрыв ставни и не смея лечь спать, тогда как Филипп, невзирая на все предупреждения, отправился к соседям узнать последние новости.
Вернувшись, он быстро вошел в зал и произнес прямо с порога, даже не сняв шляпу и редингот:
– Предместья охвачены пожаром. В Париже настоящий хаос. В окнах велено зажечь огни. Кругом гвардейцы с факелами, толпы разъяренной черни! – Он говорил растерянно и сбивчиво – Я видел глаза этих людей, их лица… В их души вселился дьявол! Никто ничего не понимает, все будто бы разом лишились рассудка. Париж похож на город восставших из могилы мертвецов! – И тяжело вздохнув, закончил: – Надо уезжать!
Амалия задрожала.
– Сейчас?!
Филипп, в сердцах выложивший напрямик безжалостную правду, внезапно очнулся и, увидев испуганно расширенные глаза жены и дочери, понял, что совершил непоправимую ошибку, ибо перед ним были всего лишь две беспомощные, бессильные перед жизненными невзгодами женщины.
Тем не менее он ответил:
– Да, сейчас. Собирайте вещи. Я велел Огюсту заложить карету. Я иду от Лорансо – они тоже уезжают. Я прикажу Огюсту ни на шаг не отставать от их экипажа. И Дезире пусть едет с вами.
– А вы, папа? – прошептала Элиана.
– Нет, – Филипп был бледен, но черные глаза его светились упорством, – я остаюсь. Возможно, еще сумею послужить отечеству и королю!
– Тогда и мы не поедем! – воскликнула Амалия, прижимая руки к груди.
Но Филипп шепнул ей несколько слов, и женщина сникла, покорно кивнув головой, а потом отец обратился к Элиане:
– Не волнуйся, дочка, пока нас никто не трогает, и я уверен, что вы сможете спокойно покинуть город. Лорансо позаботятся о вас. А я вас потом догоню.
Девушка не стала спорить. Сейчас инстинкт был сильнее разума, и она не могла заставить себя делать какие-то выводы и была не в состоянии хоть как-то оценить ситуацию.
Она рассеянно следила за тем, как мать собирает фамильные драгоценности и серебро, какие-то безделушки, кажется, фарфоровые статуэтки, с камина, старинные часы… По приказу Амалии Дезире сняла со стены портреты в тяжелых рамах, и гостиная сразу приобрела неуютный, сиротливый вид.
Элиана уложила бювар, письменные и швейные принадлежности, шкатулку со своими девичьими сокровищами, несколько нотных тетрадей и книг и немного белья.
Она надела юбку из плотного темно-зеленого сукна и бархатный казакин – распашную кофточку с широкой баской. Волосы убрала под соломенную шляпу.
Она не испытывала страха, только чувство странного неудобства, вызванное необходимостью совершать непривычные действия, и еще – неприятное возбуждение: все ее тело сотрясала внутренняя дрожь, которую невозможно было унять.
Прощаясь с отцом, они сомкнули объятия, как это делают близкие люди, так, точно соприкасаются не только телами, но и душами, – в безудержном стремлении продлить секунды расставания, соединить воспоминания о пережитом в одном безмолвном мгновении.
Дезире волокла по ступеням узлы. Те, что потяжелее, перенес Огюст. Потом дамы сели в карету и поехали к Лорансо, а оттуда, следуя за их экипажем, – к одной из уцелевших застав.
Элиана вглядывалась в воспламенившуюся тьму, из глубины которой – она ясно чувствовала это – надвигалось что-то огромное, злобное, бездушное. Словно какое-то сорвавшееся с цепи чудовище блуждало по улицам вместе с толпами людей. Слышались отдаленные ружейные залпы, звон разбитых стекол, чьи-то крики… Все сливалось в гул, могучий и глубокий; казалось, будто вдалеке кто-то невидимый перекатывает огромной рукой тяжелые камни.
По мере того как ночной мрак сгущался, вспышки света становились все ярче; в темном небе виднелись отблески невиданного зрелища земного пожара, по застывшим в безмолвии фасадам домов блуждали зыбкие тени. Элиане казалось, что предметы теряют реальность и сама реальность постепенно превращается в кошмар.
Белое лицо девушки выступало из мрака кареты; временами создавалось впечатление, будто ее кожу лижут языки пламени, похожие на огненных змей. Волосы искрились, а темные глаза горели, как угли. Амалия сжалась в углу сиденья, а Дезире испуганно глазела по сторонам, слегка привстав и вытянув шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155