И за месяц можно выйти из формы. А где ты работал?
— Здесь.
— Здесь?! — смотрели друг на друга. Берт, казалось, очень обрадовался. — А я думаю: что-то в тебе есть знакомое, будто когда-то тебя уже видел.
— Я тебя сразу узнал… Ты, значит, уже кое до чего дослужился…
И хотя это было сказано с полным безразличием, Берт, казалось, смутился.
— Да, вот…— полувиновато произнес он, но потом, рассмеявшись, хлопнул Джека по плечу и заговорил запросто, как в старые добрые времена. — Как тебя зовут, я забыл?
— Джек.
— Джек…— повторил Берт, пытаясь припомнить. — Очень многие поразъехались, кое-кто остался, но никто не возвращался, ты первый. Где ж ты был все это время?
— Да так, бродил по свету.
Берт задумался на секунду, потом решительно произнес:
— Знаешь, приходи завтра или когда захочешь, я договорюсь, чтоб тебя взяли!
Джек смотрел в землю.
— Может быть…
Он уходил все дальше и дальше от конного завода. Обещания Берта мало изменили его отношение к случившемуся. Сегодняшнее падение с лошади было не просто досадной случайностью, он осознавал его как крушение своих последних надежд. Он чувствовал себя так, словно сейчас по-настоящему умер.
Агнесса быстро шла к серому особняку, иногда останавливаясь на секунду, чтобы унять стук, обрадованного сердца. Дома, экипажи, люди — все казалось праздничным, а может, она и не замечала ничего, а видела только заключенное в конверт долгожданное счастье.
Агнесса так спешила, что долго не могла вставить ключ в замочную скважину. Поднялась наверх, нетерпеливо, на ходу сбрасывая шляпку, перчатки; придвинула качалку к окну и надорвала конверт.
Развернула белые листы, быстро пробежала глазами первые строки. Сразу обратила внимание на сухие фразы приветствия. Агнесса и Орвил никогда не писали друг другу писем, Агнесса вообще в жизни не получала посланий от мужчин, но она ждала совсем других слов, тех, что сразу согрели бы сердце. Ее улыбка потухла. После Орвил писал о детях: все они были здоровы; он сообщал, чем они занимаются, как живут. Тон письма в этом месте был доброжелательно-спокойным, и Агнесса, хотя и вытирала навернувшиеся на глаза слезы, несколько успокоилась. Затем Орвил перешел к главному:
«Признаться, я был удивлен, получив твое письмо, — писал он, — и не сразу решил, что ответить». — Агнесса пропустила несколько незначительных фраз и читала дальше: «Знаешь, Агнесса, сейчас я живу спокойно, потому что даже твоя дочь куда более светлое и жизнерадостное существо, чем ты. Должен сказать тебе, что она знает правду, кроме самого страшного, разумеется, но наши отношения не изменились (этого Агнесса от Орвила не, ожидала, но не огорчилась; может быть, из-за последней фразы: теперь она жадно цеплялась за любые светлые нотки, могущие поддержать надежду). Я побывал у ее учительницы: Джессика добилась больших успехов…» — Агнесса остановилась. Да, ее девочка одарена большим, чем она сама, но они всегда должны быть рядом, ибо дар материнского сердца — любить и оберегать — нужен каждому, как вода и воздух, как солнечный свет. Пусть ее дочь сильна своими способностями, душа Джессики хрупка, и ее, Агнессы, первейшая цель и стремление, а возможно, и весь жизненный смысл, — помочь сохранить этот тонкий мир, не дать ему разбиться о тяжелые камни, которыми усеяна беспощадная дорога жизни.
«Мисс Кармайкл произвела на меня очень хорошее впечатление: милая, добрая, к тому же, интересная собеседница. Она искренне заботится о будущем Джессики. К счастью, в наше время еще встречаются настоящие леди». — В этих словах Агнесса усмотрела намек, иначе зачем было такое писать. Это больно кольнуло ее: раньше внимание Орвила было приковано лишь к ней одной, а теперь она и не леди, и плохая мать своим детям…— «Ты не могла просто радоваться жизни, жить так, чтобы не мучить себя и других. Теперь я понял, что всегда незаметно для себя старалась избавиться от какой-то сидящей в глубине тоски, излечить, загладить свою несуществующую вину. Наверное, это пошло еще с тех времен, когда я только женился на тебе, женщине, которая меня никогда по-настоящему не любила. Я так хотел, чтобы ты жила чувствами, а не разумом, но ты не могла, быть может, потому, что их, этих чувств, было слишком мало».
— Нет! — прошептала Агнесса. — Я любила тебя, Орвил, ты знаешь! И ты был счастлив со мной! Ты хочешь дать мне понять, что желал что-то получить от меня и не получал?
Она вспоминала их жизнь и не верила тому, что он писал. Неужели люди, столь близкие друг другу, могут в один момент стать чужими? Неужели от обиды он перестал ее понимать? Или она сама чего-то не смогла понять?
«Ты можешь желать что хочешь, Агнесса, и знай: как мать Джерри ты будешь нужна мне всегда. Я знаю: ты пожелаешь вернуться, и я не настолько жесток, чтобы отнять детей у матери и мать у детей. Я имею в виду настоящее возвращение, когда ты без слез и отчаяния хладнокровно решишь пожертвовать своими чувствами хотя бы ради них; впрочем, можешь этого и не делать: право выбора, как всегда, за тобой. Прочитав твое письмо, я подумал, что ты уже раскаиваешься в том, что совершила, но ты, наверное, просто мечешься, как обычно. Если тебя мучает совесть — напрасно, в этот раз ты поступила честнее, чем всегда, по крайней мере, с собой».
— Да что я такого сделала, Орвил! Да, обманула, о… Неужели душа твоя — глухая стена?! — воскликнула она, роняя листки, а сердце стучало неровными ударами. «Как мать Джерри», «как мать Джерри»…
Господи, зачем он с такой безжалостной, унижающей настойчивостью толкает ее в объятия другого мужчины! Она поняла, что значат все эти слова о чувствах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139