– Он оглянулся на Калема. – Перестань злиться и пойми, что так оно и есть. У тебя же просто мания спасать все оскорбленные, униженные души, какие только есть на земле.
Жертвенная овечка? Калем подумал, что в некотором смысле Эйкен, пожалуй, прав. И его совершенно не трогало, даже если брат и подсмеивался над ним. Как и большинство братьев, они росли, насмехаясь друг над другом. Эйкен высмеивал его аккуратность, а Калем в ответ колол ему глаза его леностью. В последнее время источником насмешек для Эйкена стала работа Калема. Но Калем верил в то, что он делает; это давало ему удовлетворение и цель, которой у него не было, пока он не нашел то дело, которым стоило заниматься.
Он слышал о расчистке земель под пашни в Шотландии; почти все шотландцы, живущие здесь, на островах, слышали об этом. Они возмущались жестокой несправедливостью, когда людей выгоняли с земли, на которой они и их предки жили в течение сотен лет.
Однако новые предводители кланов в Шотландии мало-помалу выживали горцев из их домов. Похоже, выгоднее было пасти овец, чем поддерживать честь клана. Теперь в Америке было уже больше шотландцев, чем оставалось в самой Шотландии.
И все же весь ужас положения эмигрантов дошел до Калема только тогда, когда он увидел их собственными глазами. Многие переезжали сюда, доверившись обещаниям, что здесь они смогут начать новую жизнь. Однако обещания эти в большинстве случаев оказывались ложными. Очутившись в Америке, шотландские горцы бродили по улицам, не имея ничего, не зная даже английского. Очень многие говорили только по-гэльски. Задолго до того, как Калем узнал обо всем этом, они умирали от голода или холода, пытаясь добраться до верхних провинций Канады.
– Черт побери, Калем, ты сумел превратить несправедливость в профессию!
Это было в характере Эйкена – неожиданно сменить тему разговора, особенно когда они спорили, как теперь. Калем понимал, что Эйкену смешон его идеализм. Однако в то же время он знал, что Эйкен вовсе не так равнодушен к его делу, как хочет показать.
Когда они были моложе, Эйкен помогал ему в работе с шотландцами, прибывавшими на кораблях, – Калем и теперь со дня на день ждал прибытия одного из таких судов. Эйкен и жену свою, Сибил, встретил, помогая Калему устраивать семьи, которые изгнали с земель, отданных под пастбища. Но, потеряв ее, Эйкен изменился. Он стал более резким, в нем самом и в его шутках появились какая-то жесткость, цинизм. По мере того как шло время, Эйкен совершал все более дикие, сумасбродные поступки, как сегодня, например, или в тот день, когда он увез детей с острова.
Из них двоих Эйкен не был скорым на гнев, но был быстрым на действия, зачастую поступая совершенно необдуманно. После гибели Сибил Эйкен ушел в себя; он ничем больше не интересовался, кроме своих лошадей. Лошади стали для него чем-то вроде убежища. Причем настолько, что он почти совсем забросил детей.
Калем думал поначалу, что это горе на него так подействовало, что это пройдет. Но время шло, а Эйкен по-прежнему далек был от Кирсти и Грэма. Он попросту не замечал их и позволял им делать все, что вздумается. Когда они совсем распустились и стали приставать к нему, требуя внимания, он просто отвез их на материк и отдал в пансион. И теперь он редко появлялся дома. Он был угрюм и совершенно перестал помогать Калему, занимался только тем, что выращивал, разводил и выезжал лошадей, как будто в этом для него заключался смысл жизни. Эйкен все меньше обращал внимание на окружающее, пока не осталось почти ничего, что волновало бы его.
Раздумывая об этом, Калем вдруг сообразил, что за последние два года Эйкен почти ни к чему не проявлял, интереса. Вплоть до сегодняшнего дня.
Брат, шедший впереди, остановился, оглядываясь вокруг. Калем поднял фонарь выше. Эйкен выругался, пробормотав:
– Эти чертовки вообще могли сломать себе шею! – Впервые за долгое время в голосе Эйкена не было иронии или насмешки – в нем звучала подлинная тревога.
Калем не двигался, размышляя обо всем этом. Он мог бы оставить брата в покое, позволив ему и дальше делать что вздумается, как оно было до сих пор с того дня, как погибла Сибил. И он мог наконец попытаться вызвать брата на разговор. Калем постоял так еще с минуту, потом, протянув руку, положил ее на могучее плечо Эйкена. Он почувствовал, как оно напряглось. Очень спокойно и серьезно Калем спросил:
– Почему в самом деле ты это сделал?
Эйкен повернулся и ехидно взглянул на Калема, но вся его насмешливость тотчас растаяла при виде сосредоточенного, серьезного лица брата. Эйкен поглубже вздохнул, потом оглянулся, точно пытаясь подыскать нужные слова.
– Почему я это сделал? – повторил он тихо и поднял глаза на Калема. – Ты хочешь знать правду?
– Да, – тот кивнул. – Правду.
Взгляд у Эйкена стал отстраненный, далекий – Калем и раньше видел у него такой взгляд. Такое же выражение было у Эйкена несколько лет назад, когда умер их отец и оба они поняли, что остались одни на свете, или когда они узнали о гибели Сибил. Брат еще раз глубоко вздохнул, глядя в землю. Напряжение, повисшее в воздухе, было почти ощутимым – и воздух от него, казалось, сгустился, стал неожиданно плотным, тяжелым.
Эйкен поднял глаза; в них больше не было ни насмешки, ни сарказма, ни холодной надменности. Зато в них было нечто похожее на давний, ничем не прикрытый страх. Братья стояли в тумане лицом к лицу, всматриваясь друг в друга.
– Из-за Кирсти и Грэма. – В голосе Эйкена была боль, когда он произнес имена детей.
Калем не знал, что на это сказать. Он только попросил:
– Объясни.
Но не успел еще кто-либо из них шевельнуться, не успел еще Калем вздохнуть или опять протянуть руку, как прогремел выстрел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95