* * *
Впрочем, прыти Елисавет хватило ненадолго: едва забежав в душистые черемуховые заросли с другой стороны дома, она стала, обернулась к князю Федору и, часто дыша, оживленно спросила:
— Вы рады, что мы наконец-то вдвоем?
Усилием воли Федор удержал изумленно взлетающие брови и дипломатично ответил:
— Государь был недоволен.
— Бедняжка втюрился порядочно в меня! — блестя глазами, небрежно засмеялась Елисавет. — Конечно, можно понять, когда у него эта фарфоровая кукла в невестах!
Князь Федор даже не предполагал, что сможет ощущать такую ненависть к молодой и красивой женщине…
— Когда б я пожелала, государь давно был бы мой.
И это было бы всем на пользу. Он так добр, так доверчив, что более других нуждается в руководстве умной женщины, да он и сам сознает. Правда, он дитя еще, но задатки в нем обещающие. Вчерась я сказала ему, что он не умеет целовать ручку так, чтобы дама трепетала от прикосновения его губ. Он был задет за живое и ответил, что если бы взялся всерьез ухаживать, то всех дам выучил такому, что они пожалели бы, что разбудили спящего льва! Да, мы подошли бы друг другу в супружестве… — Она облизнулась, как кошечка. — Что же, что мы родня — сие разрешилось бы Синодом в один миг! Да и многие, сколь известно, желали бы нашего брака, но Данилыч всех обскакал со своей Машкой, подсунул ее Петру Алексеевичу!
— Мария Александровна достаточно хороша, чтобы ей поклонялись, независимо от всего влияния ее батюшки! — сказал Федор, нарочно нагнувшись за цветком, чтобы тирада его прозвучала не с той пылкостью, которую он вложил в нее.
— Ну уж и хороша! — пренебрежительно фыркнула Елисавет. — Нашли тоже…
Князь Федор яростно рванул цветочный лепесток, и это мгновенно отвлекло красотку:
— Что вы делаете с бедным цветочком, князь?
Федор, овладев собою, взглянул на ни в чем не повинный цветок. То была белая маргаритка, и он не замедлил выкрутиться:
— Я гадаю. Разве вы не знаете, выше высочество: русские девицы и молодцы гадают на ромашке, а французы — на маргаритке. — И он принялся обрывать лепестки один за другим, бормоча:
— Un peu..,. avec passion… a la amoureux …
Елисавет, как зачарованная, следила за его пальцами, шепча в лад:
— Любит — не любит, плюнет — поцелует, к сердцу прижмет — к черту пошлет, своей назовет…
Лепестки кончились.
— Avec passion , — успел сказать князь Федор.
— К сердцу прижмет, — лукаво прошептала Елисавет, не сводя с него своих искристых очей.
Мгновение царило молчание, потом князь Федор в замешательстве кашлянул, а Елисавет усмехнулась — и вдруг резко села на траву, раскинула юбки, выставила ножки, туго обтянутые зелеными чулочками:
— Ох, я и напрыгалась! Устала! А взгляните, князь, на мои чулочки и скажите, что вы о них думаете?
— Они.., на диво зеленые, — не покривив душою, изрек князь.
— Экий вы бука! А ведь только что из Парижа! Зеленые! Что, очень я отстала от моды? Какие теперь чулки носят при дворе?
— Совершенно такие, — поспешил заверить ее князь Федор, мучительно стараясь припомнить, какого цвета чулки были у его последней любовницы. Дама была модница, да.., но, поскольку встречаться им удавалось лишь по ночам, в садовой беседке, у него не было ни возможности, ни желания разглядывать ее чулки.
— А подвязки? — не унималась Елисавет, еще выше оголяя точеную ножку. И впрямь жалко было прятать такое совершенство под множеством длинных юбок!
Князь Федор сказал довольно громко:
— Право, какой жаркий нынче день!
Вдруг громкое мяуканье раздалось рядом — злое, воинственное, с подвывом.
Елисавет невольным движением обрушила юбки на колени:
— Брысь! Брысь, проклятые!
— Брысь! — подхватил князь Федор. — А ну, пошла отсюда! — И, поскольку кошка не унималась, он счел нужным забежать в кусты. Некоторое время раздавались его «брыськанье» и кошачье сердитое шипенье, затем все стихло, и князь Федор выбрался на полянку, где застал Елисавет уже не сидящей в прельстительной позе — она лежала навзничь, и рыжие волосы ее сплетались с травой.
— Вы простудитесь, сударыня! — изрек Федор, с усилием вынуждая себя говорить хотя бы с малой толикой волнения.
— О, земля уже теплая! — беззаботно отозвалась Елисавет, нежно поглядывая снизу. — Да вы присядьте, сударь, вот здесь, рядышком — сами убедитесь. — И она властно похлопала по траве рядом с собой.
Можно было бы, конечно, сослаться на белые кюлоты, которые он боится запачкать, но не хотелось выставлять себя полным дураком, поэтому он все же опустился на корточки ввиду прелестных сливочно-белых холмов, выпирающих из дерзкого выреза платья.
— А каковы носят парижские дамы декольте? — полюбопытствовала Елисавет. — Я слышала, что теперь не модно открывать грудь слишком уж глубоко.
— Сие зависит не от моды, а от красоты самой груди, — сказал Федор довольно сухо, но тут же сгладил впечатление от своего равнодушия:
— Вы, сударыня, можете позволить себе вырез какой угодно глубины…
(«Хоть до пупа!» — это грубоватое замечание он все же поймал на кончике языка.) — Правда? — обрадовалась Елисавет. — Да, у меня красивая грудь, я знаю! И она тугая, хотя кожа очень нежная. Да вы попробуйте, потрогайте! — И, так внезапно схватив Федора за руку, что он чуть не повалился на кокетку, она потянула его ладонь к себе, явно намереваясь возложить на трепещущие полушария.
С усилием восстановив равновесие, он, однако, ухитрился замедлить сие движение и, встретив ошеломленный взор Елисавет, пояснил:
— Легендарная красавица Диана де Пуатье уверяла, будто мужская рука вредна для нежной кожи тех, чья грудь красиво вздымается… При солнечном свете, сударыня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115