В ту же минуту что-то громыхнуло за стеной — было такое впечатление, будто рухнуло нечто тяжелое. Опустив на стол бокал и едва не расплескав его, Алексей вылетел в залу, ибо звук исходил именно оттуда.
Что за чудеса?! Один из стульев, доселе стоявший вместе с другими у стены, валяется посреди комнаты! Сам упасть он никак не мог — кто-то должен был швырнуть его, да с не маленькой силою: стул ведь тяжелый, дубовый.
Вновь торопливая пробежка по — всему первому этажу, вновь недоуменное пожатие плеч — пусто в доме!
Алексей осторожно прокрался наверх и замирая от стыда, постоял на площадке лестницы, глядя на несколько обращенных к нему и запертых дверей.
Потянул одну — это явно кабинет, в углу мольберт, несколько шпаг и рапир, но он же и библиотека-вот книжные шкафы, конторка, стол, заваленный журналами и книгами, очень красивый секретер карельской березы с восемью шкафчиками, в одном из которых торчал длинный ключ. Много картин.
Акварельный портрет горбоносого господина, изображенного в профиль, с темными, тщательно завитыми, но не напудренными волосами, в белом шарфе. Наверху белым изображен был какой-то странный шестиугольник. Что же это за знак? И чей это портрет? Уж не дядюшкин ли?
Алексей даже несколько оторопел от такого открытия. Дядюшка Петр Александрович в его воображений был этакий маститый старец, покрытый сединами, но внезапно Алексей осознал, что перед ним довольно-таки молодой человек, годов этак тридцати четырех, вряд ли годившийся ему в отцы — по крайности,, лишь в старшие братья.
Каждую следующую дверь Алексей открывал с особенной опаской, но все комнаты были безлюдны — в их числе и спальня, куда он заглянул не прежде, чем окончательно сгорел со стыда.
Занавеси алькова задернуты, тишина. Значит, это было все-таки не любовное свидание!
Алексей побрел вниз, покачал головой, глядя на стул, загадочным образом очутившийся посреди залы. Этому могло быть только одно объяснение: домовой шалит! Не по нраву ему, что гость освоился в чужом жилище и даже попытался без спросу испить хозяйского вина, — вот и разошелся суседко.
Надо, наверное, было хоть у него позволения спросить, чтобы жажду утолить? А что особенного? Бывало, вежливое обращение ко “вторым”, то есть ко всякой нечисти, спасало жизнь человеку. Скажем, есть ли более зловредное, враждебное человеку существо, чем банник? Хлебом его не корми, дай запарить запозднившегося посетителя баньки до смерти, а то и ободрать с него клочьями кожу с живого! Однако известен случай, когда человек, спасаясь в полночь от упыря, гнавшегося за ним с ближнего кладбища, забежал в баню и взмолился о защите у ее хозяина.
Упырь потребовал своей добычи, но банник оказался непреклонен. Сказавши: “Он мой гость, он у меня защиты просил!” — начал биться с упырем, спасая человека, и бились они до третьего петушиного крика, когда всей нечисти предписано провалиться в бездны преисподние. Человек ушел живым, хоть и поседел за эту ночь, как лунь.
— Батюшка — домовой, — выдавил Алексей, чувствуя себя при этом изрядно глупо: то, что естественно звучало в их стареньком доме в Васильках, выглядело сущей нелепостью в чопорной столичной зале.
— Дозволь в твоем обиталище обретаться, не обидь, я ведь не со злом явился, а к дядюшке, из Васильков нынче же прибыл, но его дома нету, я только испить немножко хотел, горло с дороги пересохло.
Внезапно позади него раздалось невнятное восклицание. Волосы на затылке Алексея поднялись дыбом. Осенив себя крестным знамением, он оглянулся, готовый увидеть бог весть что, самую несообразную нечисть, но только не то, что увидел.
В дверях, ведущих из прихожей, стояла дама в длинном черном плаще и широкополой шляпе и смотрела на Алексея с таким же изумлением, с каким он смотрел на нее.
Впрочем, уже через мгновение глаза нашего героя выразили иное чувство.
Господи! Какая же она была красавица!
Июнь 1790 года.
— Я ожидала сегодня великого князя с супругою.
— Кажется, императрица только сейчас заметила, что сын не появился на куртагё .
— Что там опять у него в Гатчине? Очередные манёвры?
В голосе ее звучала язвительная насмешка. Вообще то, она явно не была огорчена отсутствием сына — без него Екатерина чувствовала себя свободнее.
Ей мешали его осуждающие взгляды, да и вообще присутствие тридцатичетырехлетнего сына для женщины, любовнику которой всего лишь двадцать три, а ей самой… впрочем, не стоит об этом.
Гатчина была подарена Павлу с одной целью: удалить от двора, от людей эту одиозную фигуру, и этот подарок, который был сделан для того, чтобы от него отвязаться, пришелся ему необыкновенно по душе.
Как северная деревенская резиденция, Гатчина была великолепна: дворец, вернее, замок, представлял собой обширное здание, выстроенное из тесаного камня, прекрасной архитектуры.
При дворце имелся обширный парк, в котором росло множество старинных дубов и других деревьев. Прозрачный ручей вился вдоль парка и по садам, обращаясь в некоторых местах в обширные пруды, вернее, озера. Вода в них была до того чиста и прозрачна, что на глубине двенадцати-пятнадцати футов видны были камушки, в этих прудах плавали большие форели и стерляди.
Однако вовсе не красотами природы влекла Павла Гатчина — здесь он устроил себе особый мирок, во всем отличный от ненавистного петербургского.
За неимением другого дела, вся деятельность его нетерпеливой натуры свелась к устройству так называемой гатчинской армии — нескольких батальонов, отданных под его непосредственную команду. И забота об их обмундировании и выучке поглотила его всецело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16