Пан Мнишек тогда пошучивал: «Царь Иоанн Грозный намеревался пришить нашу Польшу к своей России, словно рукав к шубе. Ну не смешно ли, что благодаря его сыну мы пришьем Россию к Польше, словно шубу к рукаву!»
Конечно, мысль заманчивая. Но хитрый пан Мнишек понимал: если иголкой служит Димитрий, то ниткой, которая доподлинно скрепит, сошьет этот союз, является панна Марина.
Мнишек хотел заставить Димитрия сперва выполнить свои посулы, а только потом отпустить к нему дочь. Однако он не учитывал главного: если раньше брак с Мариной был выгоден Димитрию, поскольку на этом основывалась поддержка поляков, то теперь, когда он воцарился в Москве, Марина была ему не нужна. Более того! Ближайшее окружение Димитрия в ножи встречало мысль о его будущей свадьбе с полькой, католичкой. Ей-богу, Димитрию гораздо охотнее простили бы даже брак с дочерью Бориса Годунова, Ксенией… тем паче, что эту удивительную красавицу он уже сделал своей наложницей.
Когда весть о том, что Ксения живет в государевых палатах, в Кремле, дошла до Мнишека, пан Юрий понял, что теперь золотая рыбка могла запросто сорваться с крючка!
Он немедленно отправил письмо московскому царю.
«Есть у вашей царской милости неприятели, – писал Мнишек после витиеватых и приличных приветствий, – которые распространяют о поведении вашем молву. Хотя у более рассудительных людей эти слухи не имеют места, но я, отдавши вашему величеству сердце и любя вас, как сына, дарованного мне от Бога, прошу ваше величество остерегаться всяких поводов, а так как девица Ксения, дочь Бориса, живет вблизи вас, то, по моему и благоразумных людей совету, постарайтесь ее устранить от себя и отослать подалее…»
Между строк Димитрий прочел недвусмысленную угрозу: или ты расстаешься с Ксенией, или никогда не увидишь Марину.
Но вопрос о выборе для Димитрия не стоял. Марина была венец его трудов, венец его стараний, его заслуженная награда, не менее желанная, чем московский престол. Он готов был на все, лишь бы удержаться на троне. Конечно, первым шагом к этому могло бы стать удаление всех поляков и разрыв с Мариной…
Но он и так нарушил уже слишком много обязательств, данных в свое время в Самборе и Кракове.
Отказаться от Марины? Это немыслимо.
Как ни мила была ему Ксения, Димитрий без раздумий отправил ее в монастырь. А в Краков отбыл дьяк Афанасий Власьев, которому было приказано обручиться с панной Мариной от имени русского царя. Это был старинный, свято соблюдавшийся обычай.
На обручении, проходившем в Кракове чрезвычайно пышно, в присутствии короля, кардиналов и сановников, Власьева спросили, не давал ли Димитрий обещаний другим женщинам. Посол ответил уклончиво:
– Коли и давал, мне про сие неведомо.
А когда вопросы сделались более настойчивы, вывернулся с неожиданной ловкостью:
– Ну сами посудите, вельможные господа: кабы обещался государь другой невесте, на что б ему гнать меня в вашу Польшу?!
Не зря ходили слухи, будто посланец русского царя не столь уж прост и весьма искушен в дипломатических увертках (он начинал службу еще при Грозном!), даром что рожа у Власьева при этих словах была совершенно дурацкая. А потом он начал падать крыжем наземь всякий раз, когда упоминалось имя царя Димитрия, обертывал руку платком, прежде чем прикоснуться к руке Марины, объясняя, что недостоин касаться будущей государыни российской, и всячески остерегался, чтобы платье его не коснулось платья Марины (в самом деле, исключительно роскошного, из белой парчи, затканной жемчугами и сапфирами), сердито надувался оттого, что обрученная невеста его господина, уже почти царица, целовала руки польскому королю, как бы подчеркивая подчиненное, зависимое положение России от Польши, – словом, вел себя как истинный шут гороховый, смешивший окружающих своими глупыми выходками, и непонятно было, правду ли он сказал насчет верности Димитрия своим обетам или отвел всем глаза.
Однако лишь только до Мнишека дошел слух, что Ксения Годунова отправлена в монастырь, как он начал немедленно готовить дочь к выезду в Москву. И вот наконец поезд польской невесты тронулся в путь.
Свита самого пана воеводы, конная и пешая, состояла из 445 человек и 411 лошадей. В свите Марины было 251 человек и столько же лошадей. Почти все шляхтичи также имели своих слуг, иной раз их число доходило до полусотни. Патер Помасский, исповедник Марины, не пожелал расстаться со своей духовной дочерью; к нему присоединились семеро бернардинцев. Бернардинцы откровенно косились на иезуита Савицкого, который, единственный из «сынов Игнатия Лойолы», попал в свиту панны Мнишек.
Были здесь также в большом количестве торговцы: суконщики, ювелиры, искавшие случай и место для выгодного сбыта своего изысканного товара. Аптекарь из Кракова Станислав Колачкович вез разнообразные лекарства.
Станислав Мнишек, брат Марины, вез с собой 20 музыкантов и шута из Болоньи, Антонио Риати… Так что ни много ни мало, а около двух тысяч путников, полных надежд на удачу и наслаждения, хотя и не без опасений за будущее, двигались к цели – к Москве.
Путь был труден. В маленьких деревушках путешественники рассеивались на ночлег кто куда, по черным избам. Многие ставили палатки, потому что мест для такой толпы не хватало.
Но уже в Смоленске для Марины был воздвигнут, особый двор, а встречали ее несколько десятков тысяч человек. Здесь было все смоленское духовенство с
Ь иконами и хлебом-солью. На стенах обширной крепости Смоленской стояло до двух тысяч стрельцов.
В числе встречающих были князь Василий Рубец-Мосальский и Михаил Нагой. Против второго Марина ничего не имела против, ведь он был братом матери Димитрия, а стало быть, его дядею, а вот при виде Мосальского с трудом сдержала ненависть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106