Я охнул: внутри лежал кожаный кошелек, перевязанный шнурком!
Крайне возбужденный, я отошел от окна и вскрыл драгоценную находку. В кошельке оказались десяток монет и свернутый клочок бумаги.
То были деньги, заработанные Джакопо Верде постыдной торговлей: четыре дуката и пять куатрино. Бумага же представляла собой неширокую ленту, пожелтевшую на сгибах, словно она пролежала не в кошельке, а в камне. Развернув ее, я различил нарисованную голову какого-то животного, похожую на волчью, обведенную рамочкой. С правой стороны коряво были нацарапаны два слова: «do ghirardi».
— Донато Гирарди, — вздохнул Леонардо. — Обжигальщик извести! Стало быть, Джакопо был знаком с ним?
— Надо думать, — ответил я с уверенностью, которую придало мне открытие. — А иначе как объяснить это имя?
— Донато Гирарди… — задумчиво повторил мэтр. — Не ожидал…
— Значит, интуиция суперинтенданта оказалась верной. Гирарди причастен к убийствам, что бы мы об этом ни думали.
Да Винчи так и сяк вертел бумажку, вглядываясь в нее.
— Похоже, сомнений больше нет. Я уже слышу торжество в голосе толстяка Капедиферро. Да, мои дела обстоят не лучшим образом, — еще раз вздохнул он.
— Ваши дела?
— Мои, вот именно. Но тебе нечего беспокоиться, в новом году все уладится… И тем не менее прими мои поздравления: ты доказал свою наблюдательность и способность к логическому мышлению. Как я уже тебе говорил, наблюдательный человек может объяснить все существующее в мире, и тот, кто умеет видеть, сможет и понять. Ты, Гвидо, сумел увидеть.
Я опустил глаза.
— Я брал пример с вас.
— Ну-ну, не скромничай. Для свершения больших дел нужно знать свои возможности.
Должен признать, из всего пережитого в те времена похвала эта стала моим главным достоянием, которым я до сих пор искренне горжусь. А еще в моей памяти остались мастерская, которая постепенно погружалась во мрак, и великий Леонардо в своей рабочей одежде, стоящий у высокого окна. Я ворвался к нему, несмотря на протесты Салаи, когда он работал над своим новым шедевром. По моему виду мэтр понял, что я принес хорошие вести, и не стал упрекать за несвоевременное вторжение.
Выложив ему все, что знал, я мог теперь вволю любоваться самой прекрасной, по моему мнению, композицией мэтра.
Вокруг себя он разложил на скамейках эскизы: изящно изогнутая кисть руки, вытянутая рука, тончайшие завихрения волос… Перед ним стоял мольберт с панно, на котором он писал. Видно было, как из темной глубины полотна возникает мужской бюст с тонкими линиями контура, очень светлый и утонченный. Контур и свет так прекрасно сочетались, что можно было подумать, что персонаж материализуется из ничего. Воздушные каштановые волосы, выписанные в свойственной великому живописцу манере, спадали на плечи. Левая рука прижимала к груди крест, который казался выточенным из неземного дерева. Пока еще были неразличимы лицо и правая рука. Или скорее они, должно быть, появились вначале, но затем скрылись, будто заново переписанные художником. Их заменили светлые краски, оставленные окошками, куда заглядывать мог только Винчи.
Незавершенная, непонятная, эта картина излучала властное очарование.
— Должно получиться неплохо, — заметил Леонардо. — Давно я над ним работаю. До последних дней я никак не мог ухватить главного. Сейчас, кажется, нашел. Еще несколько попыток, и… Кстати, Гвидо, что ты думаешь о том волке?
Очарование нарушилось.
— Каком волке?
— Да о той волчьей голове в рамочке на бумажке Джакопо. Что бы это могло значить?
— Не знаю. Может быть, это предостережение, чтобы не доверять Гирарди? Что у него повадки дикого зверя?
Мэтр отрицательно покачал головой в знак несогласия:
— Неверно. По-моему, речь идет о вывеске.
Я посмотрел на рисунок.
— Вывеска? Вы хотите сказать, вывеска на лавочке?
— Да. На таверне, к примеру. Или на постоялом дворе. Думается, это бумажка с адресом, которую дали Джакопо. Адрес, куда он мог или даже должен был прийти. Может быть, ему вручили ее перед отъездом из Авеццано: «Встреться с До Гирарди в таверне „Волк“». Совет оказался роковым.
— Тем не менее это еще не доказательство виновности Гирарди. Донато мог быть с ним знаком, но не быть убийцей.
— Кто знает? А пока отдадим-ка бумажку кардиналу Бабьене, пусть он ломает голову. Однако нас это не освобождает от…
Наши глаза встретились, и я сразу понял, о чем подумал мэтр.
В результате вечером 2 января 1515 года я сидел за кружкой прокисшего сидра в одном из самых злачных мест квартала Трастевере: в трактире «Волчья голова».
В течение двух дней Леонардо посылал своих учеников прочесывать город в поисках таверны с похожим названием. Один из них обнаружил ее в глубине улочки, наиболее удаленной и наименее посещаемой, примыкавшей к кварталу Лунчаретта. Жизнь на улице Сола уже приучила меня к сомнительным заведениям, но атмосфера этого трактира показалась мне особенно гнетущей: низкий потолок, закопченные стены; два чахлых светильника едва освещали помещение. У стен стояли семь или восемь столиков, а хозяин вяло ходил от своего погреба к сидящим за ними питухам. Впрочем, последних было немного в эти праздничные дни: человек шесть весельчаков разного возраста, похоже, знакомых друг с другом.
Сам хозяин был плотным, медлительным, пьяненьким; правую ногу он тащил так, словно к ней привязали ядро, и смеялся в ответ на взрывавшиеся над столиками сальные остроты.
Я быстро почувствовал интерес к моей особе. Один тип нахально разглядывал меня, другие посматривали искоса, но так или иначе я был в центре внимания. И совсем не ободряло то, что в соседнем переулке меня ждал Салаи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72