Но, может быть, присутствие молодого родича оживило его ослабевшую память? Пусть даже это продлится недолго — все равно это царский подарок.
Брат Рис продолжал что-то мурлыкать, словно довольный кот, а Меуриг, посмеиваясь, разминал крепкими пальцами немощную старческую плоть.
— Я смотрю, для тебя это дело привычное, — с одобрением заметил брат Кадфаэль.
— Я работал все больше с лошадками, а у них, как и у людей, бывают опухоли и болячки. Так и приучаешься нащупывать пальцами больное место.
— Зато теперь он плотник, — с гордостью заявил брат Рис, — и работает здесь, в Шрусбери.
— Мы сейчас как раз делаем аналой для вашей часовни Пресвятой Девы, — сказал Меуриг, — и, как только закончим, — а это скоро — я сам принесу его сюда, в аббатство, и тогда снова к тебе загляну.
— И опять разотрешь мне плечи? Скоро уж Рождество, холода подступают, а старые кости мороза не любят.
— Обязательно разотру. Но на сегодня, пожалуй, хватит, а то как бы не переборщить. Надевай-ка, дядюшка, свою рясу — вон она лежит, а то застудишься. Мазь-то жжется?
— Поначалу кусала, как крапива, а сейчас стало тепло и приятно. И боль совсем унялась. Вот только я притомился... — Старика и впрямь клонило в сон, что не удивительно после такой нагрузки и для головы, и для тела.
— Вот и хорошо. Сейчас тебе лучше всего лечь и поспать. Правда ведь, брат? — Меуриг посмотрел на Кадфаэля, ища поддержки.
— Конечно. После такого лечения требуется хороший отдых.
Старик не возражал против того, чтобы его уложили в постель: сон уже почти одолел его. Сонным голосом он что-то бормотал на прощание вслед Кадфаэлю и Меуригу, но затих, не успели те дойти до двери. Последнее, что они услышали, было: «Передай от меня привет своей матушке, Меуриг. И попроси ее проведать меня... когда повезет шерсть на рынок, в Шрусбери. До чего же хочется снова с ней повидаться»...
Кадфаэль проследил за тем, чтобы Меуриг тщательно вымыл руки, как ему было велено, а потом сказал:
— Твоя матушка у него из головы не идет. Есть у него надежда с ней повидаться?
Пока Меуриг скреб и оттирал руки, Кадфаэль внимательно рассматривал его — снисходительная веселость, с которой валлиец ухаживал за стариком, сменилась задумчивостью.
— Не на этом свете, — помедлив, отозвался Меуриг. Он взял из рук монаха грубое полотенце и взглянул Кадфаэлю прямо в глаза: — Моя мать умерла на Михайлов день, одиннадцать лет тому назад. Он знает об этом не хуже меня, вернее, знал. Но коли уж у него с памятью неладно и она для него жива, с чего бы я стал его разубеждать? По мне, так пусть тешится любой выдумкой, если это приносит ему радость.
— Бог тебе в помощь! — промолвил Кадфаэль на прощанье. — Сегодня ты подарил старику воспоминание о юности. Старейшины твоего рода могут гордиться такими сыновьями.
— Моя родня, — отозвался Меуриг, пристально глядя на монаха черными глазами, — это родня моей матушки. Мой отец не валлиец.
Они вышли на большой двор и расстались. Меуриг быстрыми шагами направился к сторожке, а Кадфаэль двинулся к церкви, где уже звонил колокол, созывавший к вечерне, до которой оставалось всего несколько минут.
По дороге монах, которого этот молодой человек заинтересовал не меньше, чем виллан Эльфрик, размышлял над его последними словами, однако, войдя в храм, выбросил эти мысли из головы. В конце концов, эти люди сами за себя отвечают, не его это дело.
Глава вторая
Только в середине декабря неулыбчивый Эльфрик снова явился к Кадфаэлю за приправами для своей госпожи. К тому времени он успел примелькаться на монастырском дворе: целыми днями Эльфрик сновал туда-сюда и в суете будней на него перестали обращать внимание, тем паче что в разговоры он никогда не вступал. Кадфаэлю случалось видеть, как по утрам он заходит в пекарню и кладовую за дневной порцией хлеба и эля, — молчаливый, сосредоточенный, с непроницаемым лицом. Эльфрик всегда спешил, словно боялся, что если он где-нибудь задержится, то непременно получит нагоняй. Так, наверное, оно и было. Брат Марк, которому показалось, что молодой виллан, по-видимому, так же одинок и несчастен, как некогда он сам, пытался завязать с ним разговор, но не слишком в этом преуспел.
— Хотя порой он немного оттаивает, — рассказывал Марк, сидя на лавке в сарайчике Кадфаэля, болтая ногами и помешивая мазь — Навряд ли он такой уж нелюдим — видно, у него камень на сердце. Теперь, когда я с ним здороваюсь, он, бывает, и улыбнется в ответ, но никогда не остановится, чтобы поговорить.
— Так ему же работать надо, — пояснил Кадфаэль, — наверное, его хозяину нелегко угодить.
— Я слыхал, что с тех пор, как они переехали, он чувствует себя неважно, — заметил Марк, — я хозяина имею в виду. Вроде бы и не захворал, а все ему немило, даже аппетит потерял.
— Такое, — согласился Кадфаэль, — могло бы приключиться и со мной, если бы у меня не осталось другого дела, как сидеть дома, хандрить да размышлять, уж не совершил ли я глупость, расставшись на старости лет со своей землей. Одно дело мечтать о жизни без забот и хлопот, а на поверку может оказаться, что радости тут мало.
— Там у них еще девушка есть в услужении, — сообщил Марк, — и прехорошенькая. Ты ее видел?
— Нет, не видел. И тебе, паренек, при виде женщины следовало бы опускать очи долу. Так говоришь, хорошенькая?
— И даже очень. Не слишком высокая, кругленькая, личико белое, волосы золотистые, густые, а глаза черные. Представляешь, как это красиво: золотистые волосы и черные глаза. Вчера она приходила на конюшню с каким-то поручением для Эльфрика. Так ты бы видел, как он потом смотрел ей вслед. Может быть, это из-за нее он такой смурной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12