— Вина дай, — прохрипел он спросонья.
— Пожалуйста. — Чен с улыбкой поднес налитый стаканчик.
Тот опрокинул, дернув выступающим кадыком:
— Ишшо!
— Вот. — Чен снова поднес ему, теперь только треть стакана. — Остальное после нашего разговора.
— Чево надоть?
— Судя по вашему виду, вы деловой человек.
— Ча-а-во? — непонимающе протянул Жиган.
— Выропаева знаешь? — совсем другим тоном, коротко и жестко спросил Чен.
— Кто ж Мишку не знат. Шшипнуть ево, што ль?
— Бабу свою щипай. Знаешь, чем торгует Выропаев?
— Дак много чем…
— А мне много не надо. Ты что, еще не понял?
— Бона што… — догадавшись, протянул чернявый, — хошь «слово и дело государево»? На остроге прознают, враз на дыбу подвесят!
— Не узнают. А мы не поскупимся. Давай еще, — плеснул он в стакан, — и я с тобой.
— Припасу у меня нету…
— А сами пищали? — Чен сел на солому рядом с Жиганом.
— Рушницы-то? Поишшем. Казакам на острог невдаве новые прислали — «кремневки». Хороши, собаки! Дак они стары-то пишшали, «фитильные», по указу и поломали.
— Все поломали?
— По росписи все. — Жиган помотал головой, что-то соображая. — Значится, двадцать «фитильных», по два рубли за штуку. Годится?
— Пойдет. — Чен поднялся.
— Погодь! Окромя денег, ты мне добро зделашь.
— Что за добро?
— Вишь, как меня, — показал он на замотанную голову, — моим же бутылом приложили. Курвенок один. Дак ты тово курвенка мне подвесть должен, я ему из спины ремни резать буду. А иначе те рушниц не видать, а видать «слово и дело». Понял?
— Откуда ты знаешь, что я с ним знаком?
— Толкуй! Дак ты понял?
Чен погладил широкий выбритый лоб.
— Договорились. Как ты дашь знать, что товар готов?
— Уж дам, не беспокойсь!
Оставив Гришке бутылку, Чен в раздумье вышел на улицу. Сдать Андрея? Плохо. Очень плохо. А если по-другому не получится? Так или иначе, надо было говорить с Мастером.
Пройдя одежный ряд, Андрей почувствовал запах пота, услышал негромкое ржанье конского ряда. В ряду стояли разные кони: коренастые злые киргизы из хоорайских степей, северорусские Пегашки и Карьки, приведенные в далекую Сибирь из Холмогорья, дорогие аргамаки, пригнанные из Средней Азии. Засмотревшись на лошадей, Андрей лишь в последний момент почувствовал бросок чьей-то тени ему под ноги. Не раздумывая, он ушел кувырком. Больная левая рука несколько задержалась с подкатом, и запястье, защищенное кольчужным браслетом, попало под удар ножа. Острый конец оцарапал руку, но не более того. Вскочив, Андрей увидел одного из вчерашних Гришкиных дружков, готового снова броситься с ножом.
Вопрос первый: один ли он здесь? Это вряд ли. Топором в спину, колом по загривку — запросто. Андрей крутнул головой, осматриваясь, и вдруг узкая черная петля змеей захлестнула Тришкиного дружка. Тот выронил нож, грохнулся, и его тут же поволокло по грязи. Андрей поднял глаза — и увидел сухощавого азиата в простом темном халате и матерчатой кыргызской шляпе с загнутыми ушами.
— Кистим!! Вот те на! Ты как здесь? — не скрывая удивления, воскликнул Шинкарев.
— Ярмарка, — пожав плечами, спокойно ответил тот, — коней продаем.
Брезгливо сдернув аркан, он медленно сматывал его, пока нападавший уползал куда-то, пробираясь меж конскими ногами, весь перепачканный пылью и навозом.
— Пойдем, айрану выпьем. Поговорить надо, — предложил Кистим.
— Пойдем.
Кистим спешился, и они с Андреем отошли к юрте, поставленной недалеко от конского ряда. Внутри, за войлочной полостью гомон ярмарки мгновенно отступил куда-то. Тут было чисто, сумрачно, приятно пахло овечьей шерстью. Кистим достал кожаный мех с айраном и пригласил Андрея присесть на кошму.
Приказная изба была одноэтажной, но высокой, поставленной на подклет. Внутрь вела крытая лестница с навесом над крыльцом. В передней горнице, «приемной» воеводы, по стенам стояли лавки. Сейчас горница была пуста, сквозь дверь, приоткрытую во вторую горницу, где работали воевода с подьячим (дьяка Красноярску не полагалось no-малости), виделся длинный стол и деревянный стул-складень, на котором лежала баранья шкура. В углу комнаты была устроена большая печь, облицованная муравленными изразцами, доставленными из России, — на блестящих квадратах гарцевали всадники с копьями, скалились диковинные звери с рогами, широко распустили паруса круглые голландские кораблики.
Воевода Никита Иванович Карамышев, одетый в серый кафтан с длинным отложным воротником в мелкую синюю клетку, был густобород, высок и широкоплеч. Над пушистыми усами нависал широкий «утиный» нос, маленькие глаза прятались под тяжелыми бровями.
Воевода диктовал письмо в Тюмень, о постоянной острожной напасти — кыргызах: «…По вся годы в работное и летнее время хлебного жнитва и сенокосу приходят кыргызы под Красноярской войною, а в иные времена посылают для отгону всякого скота малое число воровских улусных людей, селы и деревни жгут и всякий скот отгоняют, и людей побивают…»
Темно-золотистые пластинки слюды, вставленной в свинцовые переплеты, пропускали мало света, и потому у стола подьячего одна оконная створка была распахнута. На столе были разложены принадлежности для письма: стопа нарезанной чистой бумаги, медная чернильница с пером, баночка с киноварью для заглавных буквиц, песочница с мелким песком, чистая тряпица — обтирать перо. Написав оригинал документа — «отписку»и архивную копию — «список», подьячий посыпал их мелким песком, затем сдул его и передал документы на подпись.
— Все, што ль, на севодни? — подписывая, спросил воевода. — А то на ярмонку сходить.
— Один сидит, вродь как не нашенский, — кивком головы указал подьячий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114