Немцы с трудом удерживали на поводках злобно скаливших пасти овчарок.
— Все из вагонов! Шнель! Шнель! — кричали солдаты.
Но быстрей просто не получалось. Обессиленные люди вываливались из вагонов и отползали в сторону. Эсэсовцы немилосердно избивали лежащих.
— Становись! Проклятое отребье! Становись по три в ряд!
Сверкающий снег покрывал платформу. Снег повсюду, куда ни глянь, а за яркой дорожкой прожекторного света — беззвездная зимняя ночь, казавшаяся темней, чем обычно.
Еле передвигая ноги, прибывшие строились на длинном широком перроне. Люди пытались вдохнуть свежий воздух полной грудью, но спазмы сжимали горло, и они не могли дышать. Воздух на станции Освенцим не был свежим. Он смешался с удушливой, всюду проникающей вонью, которая несомненно таила в себе что-то страшное. Пленники переглядывались. Апатия уступила место беспокойству и безнадежной жажде жизни. Жить! Только бы жить! А угроза их жизням висела в самом воздухе. Страх увеличился, когда в километре от них в небо взвился ог— ромный столб пламени.
Наконец с руганью и побоями пленных выстроили. От эсэсовцев не укрылся безмолвный ужас прибывших.
— Ну как, вонючие свиньи, интересуетесь, что там такое? Это ворота в ад! И вы отправитесь сейчас туда! Ваше место в аду!
Да, несомненно, это был ад, а чертями были солдаты в грязно-серой форме с лицами преступников, для которых подлость, зверство, убийство — дело привычное.
Высокомерно поглядывая на пленных, перед строем прогуливался офицер.
— Евреи есть? — спросил он.
Евреи были, но ни один из них не шелохнулся.
— Найдем сами — всыплем вдвойне!
— Священники есть?
Опять молчание, хотя в пути в вагоне Тадеуша священник, одетый как простой рабочий, напутствовал умирающих. Позже заключенные поняли, почему священнослужители скрывали свою профессию: с ними эсэсовцы обращались с удвоенной жестокостью.
— Евреев и священников нет? Тогда вперед! Ускоренным маршем! За попытку к бегству — расстрел! Кто упадет и не захочет идти — тоже расстрел! Да не ломать ряды, вы, вшивые собаки!
В том, что могут расстрелять, никто не сомневался. Они видели, как эсэсовцы вошли в вагон, оттуда вскоре раздались выстрелы. Это фашисты расправились с теми, у кого не хватило сил подняться.
Арестованные заметно оживились, когда увидели, что идут в сторону от страшного места, где, упираясь в небо, стоял похожий на галлюцинацию гигантский столб жуткого рыжего пламени.
Колонна двигалась вдоль железнодорожного полотна, затем пересекла его и свернула вправо. Теперь они шли по наспех сделанной дороге, покрытой острым гравием. Камни ранили ноги даже через обувь.
Эсэсовцы с бранью и криками бегали вдоль колонны, подгоняя штыками отстающих. Собаки прыгали, рвались из рук проводников, рычали, обнажая острые клыки.
Шатаясь от головокружения, пленники брели, с трудом переставляя ноги. Тадеуш, прихрамывая, шел в середине колонны. Справа от него — Януш, слева — молчаливый молодой парень с угрюмым, замкнутым лицом.
— Как тебя зовут? — спросил его Тадеуш.
— Казимир, — буркнул тот.
— Я Тадеуш, а он — Януш.
— Заткните глотки, проклятые ублюдки, — зарычал эсэсовец.
Впереди Казимира, расправив грудь, гордо подняв голову с развевающимися волосами, шел высокий мужчина. Было заметно, что он пытается скрыть свою слабость. Этот человек невольно привлекал . к себе внимание. Вожак, который даже эсэсовцам внушал уважение. За время пути штык еще ни разу не коснулся его.
То тут, то там в колонне падал пленный, товарищи пытались поднять его, но не успевали. Натренированные собаки неистовым лаем указывали эсэсовцам очередную жертву. Несчастного выбрасывали из колонны. Выстрел, слабый вскрик
— и солдат с дымящимся револьвером высматривает следующего, а собака, став передними лапами на грудь трупа, лает ему в лицо.
Вот впереди упал юноша, совсем еще ребенок, лет пятнадцати. Он пошатнулся, несколько раз взмахнул широко расставленными руками, точно канатный плясун, затем рухнул вперед как подкошенный. Лай собак и выстрел. Человек, который шел впереди Казимира, прошептал проклятие. Он весь напрягся, сжал кулаки, приготовившись к прыжку.
— Держите! Ведь немцы убьют его! — быстро произнес Тадеуш.
Когда один из эсэсовцев оттящил труп мальчика, вся колонна, как по команде, повернула головы к мертвому.
— Возьми себя в руки, идиот, ты ничем не поможешь. Шкопы запросто пристрелят и тебя, — говорил Тадеуш незнакомцу.
— Что там еще? — заорал охранник.
— Ничего, господин офицер, — почтительно ответил Януш на отличном немецком языке. — Наш товарищ споткнулся о камень, и мы помогли ему.
— Здесь не спотыкаются! Понятно? Проклятое племя! Кто не может держаться на ногах — расстрел! Понятно?
— Да, господин офицер. Наш товарищ не будет больше спотыкаться.
Револьвер прыгал в руках немца. В его глазах сверкала ненависть, жажда убийства исказила лицо; жизнь смельчака повисла на волоске. Но в колонне кто-то снова упал, залаяли собаки, и эсэсовец бросился туда.
— Спасибо, — обернувшись, прошептал смельчак. — Это было почти самоубийство, а я поклялся выжить, чтобы мстить им. Меня зовут Генек. Трое шедших позади него назвали свои имена. Так началась их дружба. Ведь они уже боролись за жизнь друг друга. В несчастье тяга к дружбе острее.
От станции до лагеря было не более трех километров, но не все истощенные пленники одолели их. Каждый метр марша колонны, как вехами, был отмечен трупами. Даже последние шаги стоили жизни нескольким. Когда вдали показались яркие огни, в колонне не осталось ни одного человека, не имеющего штыковых ран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84