— Ты хочешь сказать, что мой отец тоже был скуп?
— Видно, никто не осмеливался говорить тебе об этом. А ты знаешь, что он даже чеканил обманную монету?
Олав не ответил, и она продолжала:
— Когда твой отец отправился из Киева в Царьград, он был вне себя от ярости, главным образом потому, что норвежские хёвдинги не пожелали признать в нем будущего конунга. К тому же мой отец отказался отдать ему меня в жены. Он не хотел выдавать свою дочь за человека, который не имеет ничего, кроме знатного происхождения да воинской доблести.
— Но ты же тогда была совсем девочкой. Сколько лет тебе было?
— Десять.
— Выходит, он посватался к тебе только ради приданого?
Эллисив опустила глаза.
— Возможно. Хотя потом он говорил другое.
— Что же он говорил?
— Он сказал, что впервые увидел такую красивую девочку. Конечно, приданое соблазняло его, но не думаю, что он охотился только за ним. Ведь у меня были две старшие сестры, которых отец хотел выдать замуж в первую очередь, но Харальд не остановил свой выбор ни на одной из них.
— А он говорил почему?
Эллисив сочла, что любопытство Олава зашло слишком далеко.
— Тебе не хочется отвечать? — спросил он.
— Ты, кажется, интересовался своим отцом, а не моими сестрами или мной.
— Я же сказал, что хочу узнать про вас обоих, про тебя и про него. Мне хочется понять, почему ты любила его.
Эллисив вдруг разозлилась — она повернулась к нему, ощерившись, точно волк, попавший в яму.
— Ты сын Торы. Спрашивай у своей матери, за что она любила Харальда конунга.
— От нее толку не добьешься, — сказал Олав. — Она была так же беспомощна в руках отца, как заяц в когтях орла. Кроме обид, нанесенных ей отцом, ей не о чем рассказать.
Эллисив растерялась. Она собиралась говорить о Харальде, углубиться в свое прошлое. Но это значило обнажить свою душу перед сыном Торы. Слишком поздно Эллисив поняла, что затеяла. Ведь она знала: стоит только начать, как она окажется во власти собственного рассказа, будет рассказывать, не думая, насколько это умно или пристойно.
— Ты молод, Олав, — сказала она. — Что ты можешь знать о ненависти, о страсти, о любви.
— Очень немного, — согласился Олав. — Самое время узнать побольше.
Эллисив промолчала.
— Ты обещала рассказывать все без утайки, — напомнил ей Олав.
— Ну, не совсем так…
— Зачем же ты тогда передала мне через Арнора приглашение? — Голос его звучал резко.
— Хотела поговорить с тобой. Я же понимала, что тебе тяжело.
Олав смягчился. Он молча играл ножом, вынутым из ножен.
— Ты сказала, что любишь меня, — произнес он наконец. — А теперь уже не любишь?
Эллисив незачем было смотреть на него. Она и так могла представить себе обращенное к ней открытое лицо, внимательный, пытливый взгляд. Она уже привыкла к быстрой смене настроений у Олава. Он легко переходил от гнева к задумчивости, суровость в нем вдруг оборачивалась ранимостью, или внезапно юноша превращался в зрелого мужа.
— Я и в самом деле почувствовала, что люблю тебя, — призналась она. — Но сейчас, узнав тебя ближе, люблю еще больше.
— Я верю тебе, — сказал Олав и добавил:— Я тоже начинаю любить тебя.
Эллисив удивилась — не его чувству, а тому, что он заговорил о нем.
Возможно, то, что он — сын Торы, не так уж и важно.
— Хорошо, я буду рассказывать, но объясни, зачем тебе это?
Они сидели за столом, Эллисив поставила перед Олавом чашу с пивом, но он к ней даже не притронулся. Он сидел и рассеянно делал ножом зарубки на краю стола.
Стол принадлежал епископу Торольву, но Эллисив подумала: ну и пусть на нем останутся зарубки.
— Я перестал что-либо понимать, — сказал Олав. — Мне кажется, будто меня вниз головой затолкали в бочку с шерстью. Я хочу выбраться из нее и встать на ноги. Мне необходимо узнать, почему все так получилось. В какую сторону мне идти теперь? Вот я и думаю, что твой рассказ поможет мне выбраться из этой шерсти и найти нужный путь.
— Ты меня убедил, — сказала Эллисив.
Она вдруг подумала, что Харальд до того, как ожесточился и озлобился, был, наверное, очень похож на юного Олава.
— Выпей. — Он подвинул к ней чашу с пивом. — Может, тебе легче будет начать?
Олав улыбнулся ей, и она невольно улыбнулась ему в ответ. Однако пива не пригубила. Воцарилась тишина, и Эллисив стала рассказывать.
Харальд уехал из Киева, но я этого даже не заметила. Для меня он был просто взрослым мужчиной, который задавал мне глупые вопросы. Я отвечала ему весьма дерзко, и он смеялся над моими ответами. Меня называли отчаянной и избалованной. Отец позволял мне больше, чем сестрам.
О том, что Харальд посватался ко мне, я узнала гораздо позже.
До меня доходили слухи, что Харальд тайком переправлял из Царьграда золото, нарушая тамошние законы, — верные люди доставляли это золото моему отцу.
С годами золота скопилось очень много. Я подозреваю, отец надеялся, что Харальд погибнет в Царьграде и все золото достанется ему.
Но надежды отца не сбылись.
Через девять лет, когда мне исполнилось девятнадцать, Харальд вернулся в Киев.
Я была в княжеской гриднице, когда он пришел с пристани со своими ближайшими друзьями, Халльдором сыном Снорри и Ульвом сыном Оспака. Ульв был исландец, впоследствии он стал окольничим Харальда и женился на сестре твоей матери. Ульв подружился с Харальдом еще в Царьграде.
Харальд был необыкновенно красив — высокий, гордый, самоуверенный, сердце замирало, когда я смотрела на него. Как сейчас помню его темно-зеленый шелковый плащ и рукоять меча, сверкавшую золотом.
Прежде чем приветствовать моего отца и мать, он взглянул на меня. От его улыбки меня обдало жаром, До сих пор никто из мужчин не осмеливался так смотреть на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75