Вздрогнув, она привстала, чтобы уйти.
— Ты уже собираешься уходить? — спросил он.
Ей пришла в голову мысль о том, что она и так уже унизилась перед ним и что еще одна капля унижения не причинит ей вреда. И она погладила его рукой по щеке.
— Кальв, тебе вовсе не требуется близко сходиться со мной, если ты этого не хочешь. Просто я чувствую себя одинокой, и мне захотелось побыть с тобой.
Он отодвинулся к стене.
— Тогда добро пожаловать, — сказал он, указывая ей рукой на освободившееся место.
И когда она села поближе к нему, он обнял ее.
Она сидела некоторое время молча, прильнув к нему.
— Я думаю, было ли любовью то чувство, которое я испытывала к Сигвату, — сказала она.
Он бросил на нее быстрый взгляд.
— А что же это, по-твоему, было?
— Священник Энунд назвал это плотским желанием.
— А разве это не одно и то же?
— Я думаю, что о плотском желании можно говорить тогда, когда ты думаешь только о самом себе и той радости, которую ты можешь получить. О любви же можно говорить тогда, когда ты думаешь больше о том, чтобы дать что-то другому, чем о том, как самому взять от него.
Он задумался.
— И ты полагаешь, что не слишком утруждала себя мыслью о том, что будет иметь с этого Сигват? — спросил он.
— В тот раз я не настолько беспокоилась о нем, чтобы помешать ему ставить на карту блаженство своей души.
— Ас Эльвиром было по-другому? — поинтересовался он.
— Да, — ответила она, — но я считаю, что в этом была заслуга Эльвира, а не моя.
— Как это?
Она медлила с ответом; она не знала, как ему все это объяснить.
— Ты не отвечаешь…
— Эльвир вел меня за собой, — сказала она.
Оба замолчали.
— Ты знаешь, что я могу дать тебе, — немного погодя сказал он. — И ты дала ясно понять, как мало это ценишь.
В его словах ей послышался отзвук ее собственной горькой насмешки. И ей хотелось вытравить эту насмешку из памяти обоих. Насмехаться друг над другом было все равно, что сеять в поле сорняк.
— Ты нужен мне. Такой, какой ты есть, — сказала она.
— В виду отсутствия чего-то более подходящего, — с горечью добавил он.
— Кальв, — немного помолчав, сказала она, — разве у меня нет права на то, чтобы хоть немного любить тебя? Даже если та любовь, которую я могу дать тебе, это не совсем то, что надо…
Некоторое время он пристально смотрел на нее. Потом усмехнулся.
— Это все равно, что говорить о слепце, который хочет вести другого слепца, — сказал он. И с этими словами он грубо притянул ее к себе, и она со вздохом отдалась ему.
Она отдалась ему целиком, до последней капли, словно утонув в море его желаний. Она отдалась во власть этой стихии, и ее радость смешивалась с его; волны стихии поднимали их все выше и выше, неся на своих гребнях сверкающую пену.
И она провалилась в пучину.
— Сигрид… — донесся до нее издалека его голос.
Она не сразу пришла в себя. Она видела вопрос в его глазах, и ей не требовалось, чтобы он произносил его вслух. И, притянув его лицо к своему и целуя его, она знала, что это и было ответом.
Но, потянувшись к свече, чтобы погасить ее, он замер на миг и улыбнулся.
— Слепой слепого… — сказал он. — Вовсе не обязательно, чтобы они вели друг друга в сточную канаву…

Рождественский пост пришелся в этом году Кальву не по вкусу. Он сказал Сигрид, что, по его мнению, не стоит принимать все это всерьез. Он сказал, что готов воздерживаться от обильной еды, но что касается воздержания другого рода, то здесь, по его мнению, они и так слишком много воздерживались. Но Сигрид не дала себя переубедить.
Она считала, что все их несчастья проистекают оттого, что они не выполняют заветы Бога. Она не знала, понял ли ее Кальв, когда она пыталась объяснить ему, почему ей так кажется. И она была рада, что он в конце концов сдался, хотя и бормотал при этом, что не следует вмешивать в это дело священников.
И Сигрид стала готовиться к Рождеству Христову с еще большим рвением, чем прежде; и она хваталась за все сразу. Несмотря на занятость, она находила время, чтобы присмотреть за детьми, оказать помощь больным и бедным, подбодрить и развеселить окружавших. И само воздержание было для нее радостью; приятно было отказывать себе в чем-то во имя Господа.
Одна только мысль мучила Сигрид по мере приближения Рождества: мысль о Хелене. Все ее попытки направить Хелену на путь истинный оказались тщетными.
Но когда она узнала, что Хелена, несмотря на рождественский пост, провела ночь в одном из мужских залов, она решила все-таки снова переговорить с Хеленой. Она сказала Хелене, что если та считает себя заранее осужденной на вечные муки, то пусть из милосердия не тянет за собой других. Но Хелена только рассмеялась.
Тем не менее, эти слова произвели на нее куда большее впечатление, чем она старалась показать, поскольку дело приняло неожиданный оборот.
Это произошло вскоре после Рождества, накануне праздника святого Иоанна. Кальв, Сигрид и большинство работников сидели в новом зале, когда одна из девушек вбежала, запыхавшись, и обратилась прямо к Сигрид:
— Тебе нужно пойти на кухню!
Сигрид встала.
— Что случилось?
— Там… там кое-кто поранил себя…
Не спрашивая ни о чем, Сигрид накинула шаль и быстро вышла.
Хелена лежала на скамье, рядом стояла Рагнхильд и несколько служанок, из раны в ее груди текла кровь.
Сигрид молча осмотрела рану и с облегчением вздохнула, увидев, что рана не опасна. Тем не менее, она положила на рану руку и произнесла заклинание, чтобы остановить кровь; при этом она следила за тем, чтобы не произносить имя Христа.
Рагнхильд была недовольна, когда ее послали в кладовую за лыком и льняными лоскутами: она боялась пропустить что-нибудь важное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88