И то верно, о свадьбе позабыли, а молодая о наследнике не думает. Поэтому канцлер, прежде всего вменил и обязанности «знатной дамы» главную задачу: заботиться о приращении великокняжеской семьи. Ей надлежало всячески способствовать «брачной поверенности между обеими императорскими высочествами». Пикантная роль дамы состояла в том, чтобы внушить Екатерине мысль о важнейшем ее предназначении для интересов державы, «дабы желанный наследник и отрасль императорского дома получена быть могла». Проницательный канцлер обнаружил у Екатерины любвеобильность и склонность к интригам. Поэтому даме следовало «всегда неотступно за нею следовать» и пресекать флирт. Запрещалось Екатерине вмешиваться в «здешние государственные и голштинского правления дела». Переписываться с иноземцами разрешалось только через Коллегию иностранных дел.
Особые статьи инструкции касались наставника великого князя. Немало пороков и свойственных ему, Петру, дурных наклонностей перечислил Бестужев. На некоторые следовало обратить внимание в первую очередь. Частенько Петр смеялся, гримасничал во время богослужения в храме, непочтительно относился к членам Синода. Ему предписывалось вести себя благочинно, «гнушаясь всякого небрежения, холодности, индифферентности».
И вновь супругам напоминают о их долге. Екатерина должна вести себя так, чтобы «сердце его императорского высочества совершенно к себе привлекши каким бы образом с ним в согласии жить». А Петру к жене «в присутствии дежурных кавалеров, дам и служителей что-либо запальчивое, грубое или неправое словом или делом случалось».
Долгое чтение пространного сочинения канцлер утомило Елизавету.
— Все, пожалуй, ты дельно придумал, так вот и хочу я приставить к молодой княгине свою старшую гофмейстерину Марьюшку Чоглокову. Ты уж растолкуй ей, что к чему, а я с ней по-своему, по-женски объяснюсь, — сказала Елизавета, прощаясь с Бестужевым.
Но Елизавета не ограничилась надзором за молодоженами. Она использовала каждую возможность повлиять на Петра для приобщения к государственным делам. Из столицы Голштинии, Киля, приехал в Петербург австрийский наместник, штатгальтер, принц Август для переговоров с Елизаветой. Императрица попросила его воздействовать на своего незадачливого сородича. Не один месяц маялся принц со своим дальним родственником и убедился в его никчемности.
— Ваше величество, — огорченно делился он своими впечатлениями с императрицей, — ваш подопечный наследник мне кажется неисправим, и ему больше всего нравится забавляться со слугами и манекенами, чем готовить себя к предназначенной роли в будущем.
— И все же, ваше высочество, я прошу вас употребить еще немного усилий, как-никак, а вам с ним общаться проще, чем мне, — с обворожительной улыбкой попросила Елизавета.
Принц не мог отказать, но его тяготило долгое отсутствие в своей вотчине, а ведь предстоял долгий, через половину Европы, обратный путь.
— Сие мы вам облегчим, — заверила императрица, — снарядим для вас судно и морем доставим быстрехонько в Голштинию.
— Ну разве так, ваше величество, я польщен вашей благосклонностью и повинуюсь вам.
Князь Белосельский в тот же день получил указание от императрицы:
— Снаряди-ка судно какое добротное для вояжа морем гостя нашего, принца Августа. Как он востребует, тогда его и отправишь, да чтоб побыстрей доставить к месту, домой.
Беседуя с Белосельским, Елизавета взгрустнула. Вспомнила вдруг, как после кончины отца она мечтала отправиться морем в далекую Голштинию со своим нареченным, князем Карлом Людским, да видно не судьба, скоропостижно тогда, перед самым венчанием, подхватил где-то оспу жених, в одночасье отдал Богу душу. Потом провожала в ту же Голштинию любимую сестрицу Аннушку, отвозил ее морем, как сейчас помнит, Наум Сенявин. Спустя годик с небольшим встречала фрегат с цинковым гробом, в котором лежала покойная Аннушка. Привез эту печальную поклажу тогда Бредаль. Что-то не видать его, где-то запропастился...
Спустя два дня Белосельский вручил старшему флагману Высочайший указ: «Когда потребно будет его любви Августу принцу и статгальтеру голстинскому при его восприятом намерении отсюда в Киль отъехать, то дать ему от нашей Адмиралтейств-коллегии фрегат, именуемый „Россия“, с принадлежащим экипажем, на котором он куда переехать мог, а между тем ныне оный фрегат изготовить».
Кампания еще не начиналась, и Мишуков, понимая, что с указом, самой императрицей подписанным, шутить не стоит, отправился в Кронштадт.
Вместе с командиром Кронштадтского порта, по сути командующим эскадрой, контр-адмиралом Люисом, на шлюпке перешел к фрегату «Россия», который, как и все корабли, отстаивался на бочке.
У трапа адмиралов встретил несколько растерянный боцман. По шканцам навстречу, на ходу застегивая сюртук, спотыкаясь, с сонной физиономией бежал командир, лейтенант Якушкин. Молча выслушав рапорт. Мишуков прошелся по верхней палубе, заглянул в офицерские каюты, откуда выскакивали, вытягиваясь в струнку, полуодетые офицеры: мичманы, унтер-лейтенанты, боцманмат. Из кают несло прелым, нестираным бельем, на столах стояла немытая посуда с остатками пищи, на палубе валялись разбросанные сапоги, какой-то хлам. Пока Мишуков осматривал каюты, на верхней палубе затопали сапогами матросы, заливались трелями боцманские дудки. На палубе слышались зычные голоса боцманов. Кидая косые взгляды на суетившихся матросов, Мишуков с Люисом в сопровождении командира спустились в батарейный дек, прошли в корму к крюйт-камере. У закрытого на замок люка стоял, как положено, часовой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161