— Адмирал Головин за меня вступился, императрица смилостивилась, после того определили по доброму своему согласию командиром дубель-шлюпки в паре со Скуратовым для поисков прохода на восток в Карском море.
— С Овцыным-то встречался? — вспомнил о товарище Спиридов.
— Погоди ты, — разлил вино по кружкам Иван, — все по порядку. Первыми из наших по ложному доносу под стражу взяли Муравьева Степана да Павлова Михаилу. Ты-то Муравьева должен помнить, он в твои годы в академии учителем был.
— Помню, как же, плоскую навигацию нам штудировал, — без раздумий ответил Спиридов.
Пригубив ром из кружки, Сухотин неторопливо продолжал:
— Взамен Муравьева, стало быть, Малыгина Степана определили, а нас с Алешкой Скуратовым к нему приписали в отряд на дубель-шлюпках. За два лета мы вкруг Ямала до Обской губы добрались, поднялись по реке до Березова. Овцына-то там не застали. А Долгоруких помню, как сейчас, Ивана да сестру его Катерину. Токмо с ними не якшался.
— Малыгина-то я встречал нынешним летом в Кронштадте, капитанствует он на «Архангельске», а с Дмитрием-то что сталось? — не отставал Спиридов.
— Муравьев-то с Павловым нынче в матросах хаживают, достоверно знаю, а Овцына к себе Беринг зачислил, на Великом океане он сейчас. Давай-ка здравия пожелаем нашим приятелям безвинно страждущим.
Собеседники чокнулись, и первым заговорил Сухотин:
— Как там, в столице-то, каково новые правители? Что в Кронштадте?
Спиридов был откровенен:
— Перемен заметных не видно. Сменили Миниха на Ласси. Сие по делу. На сухопутье шведу бока помяли. — Спиридов бросил взгляд на притворенную дверь и заговорил вполголоса: — Братец мне сказывал, самолично подметные письма Левенгаупта читывал. Шведы молвят, что идут войной для помочи русским, иноземных правителей изгнать и на престол посадить Елизавету Петровну...
— Те-те, — присвистнул Сухотин, — мудрят шведы, воду мутят, словно мы без них не разберемся. Здесь тоже людишки кругом бают, иноземцам больно много всяких поблажек, наш же купчишка от того страдает.
— А в Кронштадте все тихо да мирно, — продолжил Спиридов, — даром, что война объявлена. Мишуков свою натуру показывает, носу не высовывает. Тебе-то его нрав знаком. Даром, что и шведы не тревожат. У них, видимо, тоже не все ладно...
— Знамо, Захарий живет по присказке «не тронь меня». — Сухотин, позевывая, посмотрел на темное оконце. — Оставайся-ка, брат, у меня ночевать дворе-то морозно, тащиться тебе не одну версту, извозчиков-то здесь скоро не сыщешь.
Зима объявилась на Двине своевременно, к Покрову. Первые ночные заморозки, как обычно в этих местах, совпали с отлетом последних стай журавлей. В начале октября слегка подмораживало берега на мелководье, в речных заводях и на озерах. Утром на Покров день стылая земля оделась белым пушистым ковром. Было безветренно, в ночной тишине бесшумно опускались снежинки, сплошь укрывая белой пеленой все кругом. Только черневшая промоина реки напоминала, что зимняя пора еще не пришла. И в самом деле, первый снег скоро растаял. И все-таки спустя три недели ледостав сковал Двину, и ранние морозы возвестили о наступлении зимы. Появившись по зимнему первопутку, заезжие ямщики принесли первые известия о переменах в Зимнем дворце. Вскоре к Бредалю явился и утомленный дальней дорогой гонец из Адмиралтейств-коллегии, доставил Манифест новопровозглашенной императрицы и текст присяги.
Вести из Петербурга переполошили Архангельск. Забот хватило на неделю. Сперва приводили к присяге офицеров, потом строили на плацу все экипажи, читали Манифест, кричали «ура», палили из пушек, приводили вместе с моряками к присяге и местный гарнизон.
Спиридов радовался вдвойне. Курьер с Манифестом привез указ о производстве его в лейтенанты. Первым поздравил Спиридова, вручая эполеты Бредаль:
— Твоя марка поднялась нынче весомо, до командира фрегата един шаг. — И добавил, смеясь. — Токмо по возвращении в Кронштадт.
Все прошло без задоринок, служивым выдали по лишней чарке и двугривенному. Потом Бредаль спохватился:
— У Колы-то в Катерин-гавани зимует «Пантелеймон» с фрегатом, — вводил он в курс дела Спиридова, — заготовь сей же час копии Манифеста и присяги. Отошли их завтра в Колу, капитану Люису.
В Архангельске после торжества по случаю присяги оживились русские купцы, иноземцы несколько присмирели, их лавки в Гостином дворе закрывались теперь с заходом солнца. Да и в тавернах заметно поубавилось заморских гостей, отсиживались по квартирам. Теперь прибытие каждого нового человека из столицы вносило разнообразие в монотонную жизнь припортового города. Вести о переменах то и дело будоражили людей. После Рождества иноземцы в Архангельске приуныли. Стало известно, что Остерман и Миних приговорены к смертной казни, но императрица их помиловала и отправила в ссылку.
Спустя несколько дней очередная новость всполошила народ. В Петербурге отслужили благодарственный молебен в честь прибытия 14-летнего принца Голштинского Карла Петра, сына покойной Анны Петровны, дочери Петра Великого. Елизавета твердо решила объявить его наследником престола и начала присматривать ему невесту. Состоялся молебен и в архангельских церквях.
Обычно официальные дворцовые известия объявлялись Манифестами, указами, которые оглашались во всех приходах. Теперь, прослышав про воцарение Елизаветы, прихожане недоумевали промеж себя:
— Прежний-то малютка-анператор куда делся?
Скоро все разъяснилось.
Ямщики принесли на языке: из Петербурга, в сторону Риги, направился длинный обоз под конвоем гвардейцев, он увозил из России на родину всю брауншвейгскую фамилию — свергнутого младенца императора Иоанна Антоновича с его родителями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161