» Ветер после полудня стих, и шлюп едва удерживался на курсе, медленно продвигаясь к берегу. К вечеру заморосило, пелена дождя скрыла берег, ветер стих, «Диана» подобрала паруса и легла в дрейф. После полуночи командир разбудил Рикорда:
— Подсмени меня, Петр Иваныч, на пару-тройку часов, лотового держи на баке, глубину меряй каждые полчаса…
На другой день слабый ветер несколько раз менял направление, к вечеру дождь перестал, «сквозь мрачность» опять открылся берег. Небо очистилось, со снежных камчатских вершин потянуло холодом. Но никто не уходил с верхней палубы. Головнин переоделся потеплее, приказал всем матросам на палубе одеть теплое белье и бушлаты.
— Сие вам не тропики, а российская зима подступает.
Команда переоделась, и опять все устроились поудобней на палубе, неотрывно вглядываясь в мрачноватые, но родные берега. «Камчатка представляла нам такую картину, какой мы еще никогда не видывали: множество сопок и превысоких гор с соединяющими их хребтами были покрыты снегом, а под ними чернелись вдали леса и равнины. Некоторые из вершин гор походили на башни, а другие имели вид ужасной величины шатров».
Лучи заходящего солнца высвечивали купола гигантских сопок, вытянувшихся далеко к горизонту. Ближе к берегу темное вечернее покрывало постепенно скрадывало очертания гор и ущелий, сплошь укрытых темным лесом.
Матросы поеживались, удивляясь невиданной раньше природе, балагурили:
— Будто в преисподней!
— То-то, видать, сам черт со своим войском расположился!
— В России такова не взвидишь. Кто-то рассмеялся:
— Матушка к нам задницей оборотилась. Прислушиваясь к матросским байкам, Головнин вдруг вспомнил далекие гардемаринские годы, романтическую пору юности.
— Не читывал ли ты, Петр Иваныч, Джона Мильтона в корпусе? — спросил он стоявшего в молчании Рикорда.
— Помню такого, англичанин будто. Листал когда-то его книжицу. Пригрезились мне тогда во сне не раз картинки адовы и сатана с крыльями.
— Вот-вот, о том и мне припомнилось нынче. Живописал там Мильтон в «Потерянном мире» про битву ангелов с сатаною. Так мне думается, что господь Бог, отправляя ангелов, лучше бы не избрал полем сражения для них нежели вот сию местность на Камчатке.
Видимо, в эти мгновения пришли на ум командиру «Дианы» строки знаменитого поэта:
Воитель Гавриил! Сынов моих
Ведите в бой, к победе: тьмы и тьмы
Вооруженных, рвущихся на брань,
Моих Святых; они числом равны
Безбожной, возмутившейся орде!

Оружием разите и огнем
Безжалостным, гоните за рубеж
Небес, от Бога и блаженства прочь,
Туда, где ждет их казнь, в бездонный Тартар,
Что бездною пылающей готов
Бунтовщиков низвергнутых пожрать!

Державный глас умолк; и в тот же миг
Густые тучи мглой заволокли
Святую Гору; черный повалил
Клубами дым, исторгнув пламена,
О гневе возбужденном возвестив.
Эфирная, с вершины, из-за туч,
Еще ужасней грянула труба…
Ночью распогодилось, к утру небосвод очистился, проглянуло солнце, разгоняя туман, окутавший берега. С океана потянуло свежим попутным ветерком. Головнин, не опуская подзорную трубу, то и дело поглядывал на карту, составленную в свое время Гаврилой Сарычевым.
— Добрая карта, мореходец знатный наш адмирал, сличал карту с ориентирами, — отметил Головнин.
Обычно, входя в незнакомую гавань, суда сбавляют ход, подбирают паруса, опасаясь подводных препятствий. В этот раз точная карта Сарычева не вызывала сомнений у Головнина, и «Диана» под полными парусами направилась в гавань.
— А гавань-то прекрасна, Василь Михалыч, — раздался восторженный голос штурмана.
— Благодатная бухта, — ответил командир, поглядывая на берег. — А мне поди грезился град Петра и Павла, — шутливо продолжал он, протянув в сторону берега подзорную трубу.
«…тогда открылись нам все берега, окружающие сию прекраснейшую в свете гавань. Мы тотчас бросились с зрительными трубами смотреть, где находилась Петропавловская гавань, прославленная посещением знаменитых мореплавателей: Беринга, Чирикова, товарищей великого Кука, Лаперуза, Сарычева и Крузенштерна. Знавши на карте положение помянутой гавани, нам нетрудно было отыскать оную: мы скоро к северу усмотрели между двумя горами, на возвышенной несколько отлогой равнине десятков до пяти крытых соломою избушек, из коих многие могли называться в точном смысле хижинами. Вот из какого строения состояло селение Петропавловской гавани! Самые великолепные здания в оной были: казенный дом начальника и дом Российско-Американской компании».
Первым на камчатский берег ступил командир «Дианы». Обнимаясь с местным начальником, подполковником Сибиряковым, почуял знакомый запах, повеяло чем-то забытым, родным. От крытых соломой избушек тянуло дымком. Быть может, пришли на ум любителю поэзии Головнину державинские слова: «Отечества и дым нам сладок и приятен»…
Рядом с Сибиряковым переминался молодой, аккуратно, даже с щегольством, одетый молодой человек.
— Комиссионер компании, Кирилл Хлебников, — представился он, пожимая руку, — а мне о вас Леонтий Гагемейстер рассказывал.
— Где же он? — живо спросил Головнин.
— Два месяца тому отплыл на «Неве» в Новоархангельск…
Сибиряков вспомнил о петербургской почте, как бы извиняясь, сказал:
— А мы ваши бумаги из Адмиралтейства полгода держали, отослали обратно генералу в Нижнекамчатск…
Головнин разговаривал с местным начальником, а матросов окружили плотным кольцом девки и бабы, что-то спрашивали, смеялись, теребили за рукава.
— Наши-то бабы до мужиков охочи, — засмеялся Сибиряков, — с камчадалами не якшаются, а как судно какое появится, им раздолье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161