Суденышки такие, которые в Англии перевозкой угля занимаются.
— Ты-то откуда ведаешь? — недоверчиво спросил Головнин.
— Мне его соплаватель сказывал, Тревенен Яков Иванович, царство ему небесное, — перекрестился Креницын.
Головнин отодвинул подстаканник, от неожиданности подался вперед. «Как же так, почитай год, как с Креницыным плаваю, а до сих пор не ведал, что он был знаком с Тревененом?»
То, что в экспедицию Кук отправлялся на «угольщиках», Головнин знал. Весной прошлого года в Копенгагене купил в лавке сочинения о плаваниях Кука на английском языке. В корпусе, когда отсиживался после экзамена на мичмана лишний год по «малолетству», даром времени не терял, английский прилично выучил.
Тяготел он к преподавателю математики, профессору Василию Никитичу Никитину. Ставил его, магистра Эдинбургского университета, рядом с Кургановым. Никитин не только прекрасно преподавал математику, но и в совершенстве владел английским языком.
— Как же подлинный морской офицер может не знать английский?! — часто, прерывая урок математики, обращался он к гардемаринам. — Нынче Британия владеет землями от Вест-Индии до Ост-Индии, вам не миновать якшаться с ними. А ну, вы, как туземцы, с ними обращаться станете, на пальцах?
Гардемарины кисло ухмылялись, многие из них едва переползали из класса в класс…
Никитин же собрал любознательных в один класс и усиленно занимался с ними английским. Записался в этот класс накануне выпуска и Головнин. И вспоминая об этом много лет спустя, рассказывал:
«Прежде, следуя примеру своих товарищей, он занимался только изучением одних математических наук, а о словесности и языках не думал. Математику он знал очень хорошо, за что был произведен старшим унтер-офицером, или, как тогда называли, сержантом, и из корпуса вышел вторым человеком по всему выпуску, но иностранного языка ни одного не знал. Когда же он был оставлен в корпусе, тогда бывший инспектор оного профессор математики Василий Никитич Никитин принял на себя обучать английскому языку один особый класс, при открытии коего говорил он о пользе знания иностранных языков славную и убедительную речь. Речь сия произвела на Головнина такое действие, что он обратил все свое внимание, все минуты словесности и иностранным языкам, и в восемь месяцев выучил русскую грамматику, историю, географию и столько английского языка, что мог переводить с него довольно хорошо; и потом, когда вышел из корпуса, тотчас нанял учителей английского и французского языков…»
Теперь во время стоянки в Стокгольме он отыскал на берегу учителей и по два раза в неделю брал уроки английского и французского языка. Креницын удивлялся:
— Французский-то тебе к чему?
— Сия нация тож держава знатная морская, и мореходы там славные, нам Никитин Василий Никитич сказывал. Бугенвиль ранее Кука кругом света плавал, нынче Лаперуз где-то в Великом океане затерялся…
— Охота тебе, — добродушно посмеивался командир, — этак мы с тобой и спознаемся нечасто, все ты в учении на берегу…
Сейчас Головнин наверстывал упущенное.
— Откуда знаешь Якова Иваныча? Креницын пожал плечами.
— Мы с ним познакомились давненько. Когда я определился на службу к Муловскому Григорью Иванычу.
— Так ты и Муловского знавал? Настала очередь удивиться командиру.
— Што с того-то? В ту пору экспедиция готовилась на Камчатку, ну я и упросился на транспорт к нему.
Креницын поражался все больше. Обычно сдержанный в разговорах мичман на этот раз набросился на командира с расспросами. Почему да отчего он запросился к Муловскому, что знает о нем. Пришлось начинать издалека:
— Вишь, Василий Михайлыч, от души сознаюсь, покуда не сходил я мичманом из Кронштадта до Архангельска и обратно, не помышлял о дальних вояжах. А тут посмотрел Европу, в Англию шторм закинул, потянуло меня в неизведанные страны. В ту пору прослышал про секретную экспедицию, явился самолично к Григорью Иванычу в Петербург. Он меня и определил к себе. Расположением графа Чернышева, нашего вице-президента, он пользовался, да и сама государыня-матушка к нему благоволила. Добрый моряк был, немало по свету плавал…
Креницын знал и о том, что Муловский собирался в плавание вокруг света еще в 1776 году. Тогда граф Чернышев на свои средства снарядил экспедицию, но она не состоялась.
— А тогда-то все наготове было. Григорья Иваныч ездил по поручению Чернышева в Вильну, других спутников куковых уговорил итти с нами, профессоров Форстера да Беля. Однако сорвалось в ту пору, а жаль…
Не раз еще вечерами расспрашивал Головнин своего командира о прошлой службе, подготовке вояжа на Великий океан.
Как-то в разговоре Креницын опять вспомнил о Тревенене.
— Под его командой привелось мне сражаться в прошлую войну со шведами. Я тогда на «Старом Орле» служил, а Яков Иванович отряд наш возглавлял в Барезунде. Поколотили мы там шведа и в море, и на берегу…
Увлеченный рассказом Креницын уловил на лице собеседника недовольную гримасу.
— Чего кривишься, Василь Михайлыч?
— Не по душе мне эти байки про бойню человеческую, Дмитрий Данилыч. Долг перед отечеством дело святое. Но все же сколь смертоубийство противно мне.
— Без сего, брат, на войне не обойтись, — примирительно сказал командир, — а так я и сам, впрочем, не охочь такое всколыхать. В Библии сказано: «Не убий и возлюби ближнего своего». — Оба помолчали, а Креницын вспомнил о другом: — Опять же и нам тогда не повезло: «Старый Орел»-то наш тогда, после сражения, на камни напоролся, намертво сел. В шторм его разломило. Сжечь пришлось. Слава Богу, людей всех сняли. Однажды опять вспомнили о транспортных судах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161