Но то, что началось это в лицейские годы, он знал наверняка. Жил он с малых лет в одиночестве, отца уже не было в живых, а мать не обременяла себя, устроила его в университетский пансион в Москве. Пять лет назад, приехав из пансиона, впервые стоял он на берегу моря. Наблюдал, как заходящее солнце медленно погружается в воду, скрывается за кромкой горизонта. «А что там, за горизонтом? Опять море? А за ним?»…
В лицейском парке раскинулось озеро. Посредине на каменном утесе высился величественный монумент в честь Чесменской победы русского флота, увитый цепями. На берегу стоял каменный сарай, как шутили лицеисты, «адмиралтейство». В сарае хранили лодки, шлюпки, каюки, байдарки, челноки, на подставке красовалась модель 70-пушечного корабля. Летом лицеисты любили кататься на лодках. Первым из них всегда был Матюшкин. Однажды байдарка перевернулась, не умевший плавать Кюхельбекер пошел ко дну. Матюшкин спас друга Кюхлю. Зимой Матюшкин пускался в «кругоземные плавания» по страницам книг о Колумбе, Куке, увлекался описаниями Сарычева о Северном океане, Чукотке, Великом океане, свежими впечатлениями о вояжах Лисянского и Крузенштерна. О прочитанном размышлял, делился мыслями на страницах «Лицейского мудреца»: «Расширение понятий наших физических, правовых, государственных дает служба морская, а воспитание духа в плаваниях и наслаждение морем, как бы воплощающим в себе вечность и величие мира, а также военная доблесть не могут быть ни с чем сравнимы».
Иногда наведывался к брату в Царское Село мичман Михаил Кюхельбекер. В такие дни от него не отходил Матюшкин. Жадно расспрашивал о кораблях, о флотской службе.
Как-то Михаил затащил Матюшкина и Пушкина в дом престарелого адмирала Александра Шишкова. Образованнейший моряк, президент Российской академии наук питал слабость к русской словесности и сам сочинял стихи. Был неравнодушен к судьбе лихих моряков, офицеров Давыдова и Хвостова, посвятил их памяти стихи:
Два храбрых воина, два быстрые орла,
Которых в юности созрели уж дела,
Которыми враги средь финских вод попраны,
Которых мужеству дивились океяны,
Переходя чрез мост, в Неве кончают век…

О странная судьба! О бренный человек!
Чего не отняли ни стены, ни пучины,
Ни гор крутых верхи, ни страшныя стремнины,
Ни звери лютые, ни сам свирепый враг…
То отнял все один… не осторожный шаг!
У себя в доме Шишков устроил «морскую выставку». Обширные комнаты были сплошь уставлены моделями судов, древних канонерок, ботика Петра, первого фрегата. На стене висел громадный портрет Федора Ушакова, напротив в золоченых рамах красовались иноземные флотоводцы. В скромных рамках бросались в глаза зарисовки плавания шлюпа «Диана», пребывание в плену его моряков. Матюшкин долго разглядывал рисунки.
— Сие тот самый шлюп капитана Головнина? — спросил он у Кюхельбекера.
— А ты разве не читал его «Записки о пребывании в плену у японцев»?
— Слыхать-то слыхал, а не читывал, — смутился Матюшкин.
— Я тебе обязательно их пришлю. Кстати, слух прошел, что Головнина прочат в новое плавание.
— Куда? — сдерживая волнение, спросил Матюшкин.
— Кругом Земли…
С той поры Матюшкин еще больше загорелся желанием посвятить жизнь службе на флоте и стал мечтать о плавании с Головниным. Некоторые из друзей усмехались: «Кто тебя возьмет?» Дельвиг не раз предупреждал о превратностях морской жизни. Лучше всех понимали Федора его близкие друзья Саша Пушкин и Кюхля. Но одно сочувствие не приносило ощутимого результата, а время шло. Удрученность Матюшкина сразу заметил Энгельгардт. По-разному относились к своему директору лицеисты, в том числе и друзья Матюшкина. Они благочинно, больше из приличия, навещали его уютную квартиру, в которой все умиротворяло и дышало покоем и тишиной. Дельвиг подметил этот настрой жизни своего попечителя:
Спокойно целый век прокатит он трудясь,
Полета быстрого часов не примечая.
Устанет, наконец, зевнет, перекрестясь,
Протянется, вздохнет, да и заснет зевая.
К слову сказать, Пушкин с 5 холодком относился к Энгельгардту, и тот отвечал ему тем же. А вот Матюшкин как-то сразу проникся симпатией к Егору Антоновичу, был радушно принят в его семье и до конца жизни сохранил с ним теплые, искренние отношения. Немаловажным обстоятельством в приязни Матюшкина было его одиночество. Мать жила в Москве, среди придворных дам, не скучая по сыну. За время учебы она ни разу не пригласила навестить ее, да и денег на дорогу у лицеиста Матюшкина не водилось…
Для Энгельгардта тяга Матюшкина к морю давно не была секретом. В домашнем альбоме питомцы директора по его просьбе оставляли памятные строки, кто сочинял стишки, кто добрые пожелания. Матюшкин нарисовал трехмачтовый парусник и под ним подписал ломоносовские строки: «меж льдами новый путь отворят на восток».
Поэтому, выслушав доводы своего подопечного, Энгельгардт не стал его отговаривать от задуманного и обнадежил:
— Коли ты, Феденька, всерьез надумал, — он давно обращался с Матюшкиным по-отечески, просто и задушевно, как с сыном, — я обращусь к государю, в том посодействует мне и князь Голицын, и граф Аракчеев…
Энгельгардт нередко встречался с императором на разных торжествах и приемах, но, осторожный и боязливый по натуре, он относился с большим уважением к чинопочитанию и соблюдал субординацию…
Незадолго до выпускных экзаменов Министр просвещения Александр Голицын имел разговор с директором лицея.
— На выпуск пожалует государь император, так вы своих лицеистов приструните, чтобы без чудачеств.
Энгельгардт, отдуваясь, согласно кивал головой и протянул министру папку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161