Кое-что подсказывал опытному кораблестроителю Вениамину Стоку, кое-где просил переделать конструкции, укрепить переборки, расширить трюмы…
После спуска на воду на шлюпе обосновался лейтенант Матвей Муравьев, которого Головнин загодя присмотрел себе в помощники еще месяц назад. Вскоре за ним перед командиром предстал «диановец», лейтенант Никандр Филатов. Водился за ним один грешок, любил выпить, иногда принимал «лишнее», но, не дай Бог, вахту правил исправно. За все время на «Диане» командир отмечал его морскую выучку и сметку.
— Возьму, но гляди не перехлестывай через край, — коротко решил Головнин.
«Диана» и ее командир были на слуху у всех моряков. Как-то еще зимой в квартире Головнина появился его дальний родственник и приятель капитан-лейтенант Иван Сульменев. Проделал он неблизкий путь из Свеаборга. Когда выпили, развязались языки, Сульменев упросил Головнина взять в плавание брата жены, Федора Литке.
— Сирота он, на войну пошел волонтером, своим горбом заслужил мичмана и кавалерию. Спит и видит себя в вояжах дальних, кругом света жаждет плавания.
— Голова-то как?
— Соображает. Своим умом науки познает. Кука, Сарычева назубок знает, Крузенштерн и Лисянский у него на полке.
— Ты знаешь, Иван Саввич, не люб я до ходатаев, пришли его ко мне.
Несколько занозистый двадцатилетний мичман пришелся ко двору.
В конце мая вице-адмирал Сарычев пригласил Головнина, кивнул на кресло, протянул листы:
— Ознакомьтесь, Василий Михайлович, с инструкцией на ваш вояж.
Не торопясь приподнялся Головнин, взглянув на листы, так же размеренно, без спешки, вчитывался в наставление: «При первом вашем отправлении путешествия вокруг света 1807 года дана была вам от Адмиралтейского департамента инструкция с подробным наставлением, как поступать во время плавания вашего, касательно определения пути, ведения журнала и внесения в оный полезных замечаний… — все это знакомо, Головнин слегка кашлянул, — ныне департамент, удостоверясь на опыте в ваших познаниях и способностях, не находит надобности повторять тех же предписаний и полагается во всем на ваше искусство и благоразумие. — „То-то, признали меня, — подумал Головнин. — А вот и главные предметы вояжа“.
— 1. Доставить в Камчатку разные морские и военные снаряды и другие нужные для сей области и для Охотского порта припасы и вещи, которые по отдаленности сих мест невозможно или крайне трудно перевезти туда сухим путем.
2. Обозреть колонии Российско-Американской компании и исследовать поступки ее служителей в отношении к природным жителям областей, ею занимаемых.
3. Определить географическое положение тех островов и мест российских владений, кои не были доселе определены астрономическими способами, а также посредством малых судов осмотреть и описать северо-западный берег Америки от широты 60° до широты 63°, к которому по причине мелководья капитан Кук не мог приблизиться». Головнин пробежал глазами последние строки.
— Вы знаете, в тех местах еще никто из мореплавателей не проходил, кое-где Кук и Ванкувер приметили признаки земли, быть может, случай доставит вам счастье открыть и новые земли.
Отпуская Головнина, вице-адмирал вспомнил о разговоре с Траверсе.
— Давеча у министра мельком видел уведомление от князя Голицына с монаршим ходатайством о направлении к вам коллежского секретаря Матюшкина.
— Еще что? — невольно вырвалось у недовольного Головнина.
— А вы не ерепеньтесь, Василий Михайлович, — примирительно усмехнулся Сарычев, — говорят, он умница и морем бредит. О том вам сам министр, видимо, напомнит…
Почти два года Царскосельский лицей был подвластен «временщику» Гауэншильду. Льстец и царский приспешник, надменный чинуша, целый день со жвачкой-лакрицей в зубах, был ненавистен всем лицеистам. Озорной Матюшкин сочинил по этому поводу стишок:
В лицейском зале тишина,
Диковинка меж нами;
Друзья, к нам лезет сатана
С лакрицей за зубами.
Друзья, сберемтеся гурьбой,
Дружнее в руки палку,
Лакрицу сплюснем за щекой,
Дадим австрийцу свалку.
Натурального австрийца за год до выпуска лицеистов сменил давно обрусевший прибалтийский немец Егор Энгельгардт. Когда-то он был ординарцем Потемкина, потом неприметным канцеляристом, но вдруг устроился секретарем магистра Мальтийского ордена Павла I. Здесь-то он и оказывал услуги наследнику, и Александр I не забыл о нем.
Лицей находился под присмотром шефа жандармов, и Бенкендорф считал нового директора вполне благонамеренным, но излишне добрым. Н. Греч называл его «лицемером, хвастуном и порядочным сквернавцем». При внешней общительности Энгельгардт был скрытен и боязлив. Но ему по новой должности надлежало знать и доносить о душевном настрое своих питомцев-лицеистов. Он прекратил телесные наказания, пресекал грубость, не почитал муштру. Для нравственного образования он «завел обычай, — как писал князю Голицыну, — приглашать к себе несколько воспитанников моих и уверен, что сие домашнее общение, разговор и привычка быть в кругу семейства моего и принадлежать оному им весьма полезны…»
Лицеисты бывали у директора компаниями. Матюшкин приходил с близкими друзьями — Пушкиным, Пущиным, Дельвигом, Вольховским, Вильгельмом Кюхельбекером. В квартире директора, любителя естественных наук, на столе всегда лежал открытый географический атлас, сам он переводил записки английского морехода Ванкувера, на полках стояли тома сочинений Кука, Крузенштерна и Лисянского…
Лицеисту Матюшкину как-то сразу приглянулись директорские чертоги, где многое напоминало о море. Федор и сам не мог объяснить толком, каким образом его потянуло к морю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161