.. Вот, мол, так жена у меня хват! Целых трех наследников мне приготовила... Главное, не злись, а смейся!
- И в сам деле правда.
- Жену поучи, потому что не по закону. Ну, тоже не очень учи: баба молодая, кругом народ, соблаз... А с мужиками смейся... Вот те и все.
- Мозговитый ты, дед, оказался, ей-богу мозговитый! - повеселел солдат. - Давай-ка мы с тобой водочки выпьем за хорошее знакомство. - Он достал из широкого кармана начатую бутылку.
- Значит, на солдат наплевать?
- Ну да, наплевать.
- А с мужиками смеяться?
- Конешно.
- А жену за хвост, - не балуйся?
- Само собою.
- Ладно... А закусить у тебя есть что?
- Найдем... Авось не паны, закусим.
Солдат улыбался весело и довольно, устанавливая на траве бутылку; дед выкатывал палкой из костра печеные картошки, сильно пахнущие дымом и с обгорелыми боками; Санька жадно смотрел на обоих.
Солнце лениво ползло по небу, чуть заметно опускаясь к горизонту.
Из легкого тумана выступил белый железнодорожный мост с открытой темной, глубокой пастью, мост далекий и оттого казавшийся призрачным. К нему приближался, свистя и дымя, длинный товарный поезд. В колыхавшейся внизу дымке ясно отражались его вагоны с бегущими колесами, и казалось, что идут два поезда - один вверху, другой внизу, а колеса у них общие.
Дед рассказывал солдату о Кавказе и Сибири, которую он прошел до Иркутска, и Саньке очень хотелось слушать, но помешали коровы. Ими густо расцветилась вся опушка, и от их движений дрожали кусты.
Когда Санька снова подошел к огоньку, бутылка была почти пуста. Глаза у солдата потускнели, и усы обвисли, а у деда отяжелели и опустились густые брови.
- Так-то оно так, - говорил солдат, - и баба молодая и я на службе, а все-таки это нехорошо она поступает, - грех!
- Вот грех! - ухмыльнулся дед. - Грех в орех, а зернышко в рот... Какой там грех!..
- Нет, это ты напрасно, - обиделся солдат, - попу на духу все ведь придется отвечать, не скроешься.
- Попу! Скажешь тоже! Сам-то он чем лучше?
- Что это ты, дед, все врешь? Право, ей-богу, тошно слушать! Старый ты человек, а все врешь!
На лице солдата выступили одновременно изумление, негодование и жалость.
- Нет, ты постой, ты не тоскуй, парень, - ухмыльнулся дед. - Ведь сказано в Писании, что человек от земли произошел?
- Ну?
- А душу-то ему бог от себя вдунул?
- Ну?
- Ну вот, ты и замечай, - заранее торжествуя, замигал бровями старик. Умер человек, я, примерно, - и ведь земля в землю, ведь это земля все? ковырнул он себя по груди коричневым пальцем.
- Ну? - согласился солдат.
- Ну и выходит, земля в землю, а душа предстанет перед судищем... душа-то, понимаешь? Душу, значит, и будут судить, а ведь она - божья? Разве я ее сам такую на базаре купил? Ее бог вдунул, - чего ж ее судить? А тело-то суди не суди, оно все - земля, землей и будет... Выходит, что и судить-то некого, понял? Так я говорю?..
- Врешь ты все! - мрачно процедил сквозь зубы солдат, и лицо его вдруг стало темным и злым.
- Чем же врешь-то? - серьезно спросил дед.
- Тем врешь!.. Молокан ты, должно? - исподлобья взглянул солдат.
- Молокан? Какой молокан? - засмеялся дед.
- Такой, какие бывают... У нас в Тамбовской губернии вас, таких-то, много, чертей... Молоко в пост лопают...
- Что ж ты ругаешься? - миролюбиво протянул дед.
- И про бабу тоже... То да се... лясы точишь... Знаем мы вас, чертей!.. Снохач!
Солдат поднялся с земли и стал перед дедом круглый и крепкий, с остеклелыми глазами.
- Глуп же ты, как я посмотрю, не приведи господи! - искренне удивился дед и поднял густые брови.
- Снохач и есть!.. Что прикидываешься дохлым бараном? Хочешь, по морде садану? - наступал солдат.
Красные руки его сжались в кулаки и остеклелые глаза тупо уперлись в деда.
- Да отстань ты, ради Христа! Иди откуда пришел! - боязливо заговорил поднявшийся дед. - Иди, не замай!.. Если драться пришел, так бы и говорил сперва: я б тебя на село проводил... А со мной-то чего ж тебе драться? Иди, не замай!
Солдат не ответил. Бутылкой, быстро поднятой с земли, он размахнулся и бросил в деда, но не попал: дед присел на колено, и бутылка пролетела мимо. Короткими, захлебывающимися зигзагами она покатилась по невысокой траве и кочкам, сверкающая и звонкая. Солдат выругался, махнул рукой и повернул к городу. Скоро его мундир зачернел около опушки, рядом с яркими пятнами стада, потом неровно замелькал, точно мигая и прячась, и скрылся в кустах.
- Какой?!. - первым опомнился Санька, вопросительно взглянув на деда.
- Дурак, и больше ничего! - глухо ответил дед. - Налил зеньки-то!.. Тоже драться лезет... Кабы скостить с плеч лет десять, я бы те показал снохача! Так бы тебя взмылил, лучше ротного! Тоже, крупа тамбовская, - "у нас, у нас"... Носа высморкать путем не умеет, а туда же - "мо-ло-кан"!.. Выбили мозги-то на службе...
От воркотни старика Саньке вдруг стало скучно.
- Дед, я пойду бутылку подыму, - перебил он и, не дожидаясь, что скажет дед, запрыгал на одной ножке за бутылкой.
Подняв бутылку, Санька потянул в себя через горлышко несколько капель оставшейся в ней водки, сплюнул и, превратив бутылку в свисток, пошел к опушке.
В кустах бересклета он увидел ежа и притаился. Пухлый, на тонких ножках еж проворно шнырял между пучками зеленой травы и розовых хохлаток и острым треугольным носом разрывал кучи сухих листьев.
Задерживая дыхание, Санька придвинулся к нему на шаг, на два; но еж заметил: он фыркнул, спустил башлычком на нос щетину головы и поджал хвост и ноги.
Санька долго возился над ним, опрокидывая его навзничь, бил кнутовищем по чуть видневшимся голым лапкам, - еж только больше щетинился и круглился.
А на сухой кленовой ветке, высоко, на самой верхушке, плескал в воздух сильными, горячими коленами серый дрозд, плескал торопливо, точно кто-то вот-вот перебьет его и не даст докончить.
1 2 3 4