- Как это говорится: умер король, - да здравствует новый король, а? - с усилием проговорил Коняев и добавил: - Может быть, великий князь Николай Николаевич?
- Будто предлагали, но он отказался.
- Ка-ак? Отказался? Почему отказался? - Коняев был положительно вне себя и теперь уже выкрикнул: - Не может этого быть! Вы-ы... Вам наврали, а вы мне, штаб-офицеру, докладываете такое!..
- Ничего я вам не докладывал, а только передал слухи, - твердо сказал Калугин. - Может быть, это и не так, а только будто бы уж было в телеграммах, ведь и опасно принимать корону в такое время, убить могут.
Калугин сказал это с равнодушным видом, но Коняева испугал даже самый тон этих его слов.
- Вы точно русский? Или вы... смесь? - выкрикнул Коняев.
- Точно ли русский, - раздумчиво повторил его выражение Калугин. Право, не знаю. Знаю только, что один чешский ученый двадцать пять лет прожил в России, занимался антропологией, и вообще всем, что полагается для определения фактических признаков русской нации, - пришел к выводу, что таких отличительных черт совсем нет, и что такое русский человек, ему, в конце концов, неизвестно. Это говорил нам, студентам лесного института, один профессор.
- Немец? - быстро спросил Коняев.
- Кто немец?
- Профессор этот ваш, он был немец?
- Фамилия у него была русская, - Горичев. И помню еще я, - добавил Калугин, - что когда начал он перечислять все национальности, какие могли влиять и, конечно, влияли на русских со времен начала татарского ига, тысяча двести сорокового года, то действительно не согласиться с тем чехом-антропологом было невозможно: остяки, зыряне, вогулы, вотяки, пермяки, мордва, мещеря, черемисы, башкиры, калмыки, киргизы и прочие и прочие, - это с востока; затем всевозможные яссы, косоги, печенеги, хозары, половцы и прочие орды, - это с юга; потом чудь, веся, меря, варяги; литовцы, ливонцы и прочие, - это с запада, и ведь целые века так же воздействовали, и как же можно было уцелеть в чистоте русскому племени?
- Немец! - крикнул Коняев, глядя с большой ненавистью.
- Может быть, есть во мне частица и немца, - кротко согласился Калугин. - Может быть, и частица фаноса, - я - нигерец...
- От-рекаетесь? - изумленно и даже будто испуганно протянул Коняев и поднялся, заставив этим подняться и Калугина.
- От чего отрекаюсь? - не понял Калугин.
- От русского? От-ре-каетесь? Сами? Вот до чего дошло! Тогда конец! Значит, конец.
- А помните, еще Наполеон говорил: "Поскреби русского, найдешь татарина", - как бы в оправдание себе сказал Калугин.
Но Коняев уже не хотел больше ничего слушать: он выпятил широкую грудь, к которой прижал бороду, и пошел от Калугина, непомерно делая очень широкие шаги.
А прапорщик Калугин сел на ту же скамейку и глядел ему вслед. Но Коняев уже ушел не так далеко: он вдруг остановился, охваченный внезапно наболевшим вопросом, и, оглянувшись на прапорщика флота, отрекшегося от русского, как царь отрекся от России, он все же пошел обратно. Теперь он глядел на Калугина намеренно исподлобья, как бы желая посмотреть, подымется ли этот "новоиспеченный", чтобы отдать ему честь. Прапорщик продолжал сидеть, и Коняев, пройдя его, повернулся к нему и выкрикнул:
- А пенсии нам, отставным штаб-офицерам, будут давать, или нет, вам неизвестно ли, господин прапорщик?
- Откуда же мне может быть известно? - сказал Калугин, теперь уже не подымаясь и не прикладывая руку к козырьку.
- Невеж-ливо! - крикнул Коняев. - Вы, прапорщик, отвечаете мне не-веж-ливо! - уже явно рассердился Коняев. Тогда прапорщик Калугин поднялся и пошел в сторону, противоположную той, куда направился капитан Коняев.
А на улицах точно так же часто катили автомобили, но вместо штабных в них сидели все почему-то матросы с винтовками. Всюду стоял какой-то непривычный шум; везде толпились портовые рабочие, солдаты, матросы... Везде в кучках говорил кто-нибудь, кричал хрипло, чтобы перекричать общий гул, - и кучки эти вылезали до середины мостовых... Трамвай не работал, даже и извозчиков что-то не было видно, - только одни автомобили: откуда их и набралось столько!
- Вот как оно теперь... - пробормотал Коняев, но тут же засмотрелся на большой автобус, на котором, как на эшафоте, провозили куда-то арестованных, наполовину переодетых в штатское полицейских.
- Как же это так?.. А кто же будет охранять порядок? - спросил он у стоящего рядом черненького студента.
- Революционный народ, - тут же ответил студент.
- Ка-кой народ, вы сказали? - потянулся ухом вниз Коняев.
- Революционный!.. Я, кажется, ясно говорю, - обиделся студент.
- А-а... - протянул Коняев, не понявши, каким образом может охранять порядок народ, если он сам весь революционный.
За спиной его в толпе какой-то солдат говорил речь, но такую путаную, что Коняев понял только одно вот это: "Между прочим, рабочий человек все равно тянет свою, как вол какой, лямку... Хорошо... Между прочим, он должен сидеть на четвертом этажу и розы нюхать..." Тут все почему-то захлопали в ладоши, а Коняев подумал горестно: "Русский! Это русский человек говорит, потому что говорить не умеет..."
Только двух совсем юных мичманов и прапорщика флота средних лет, быстро идущих, заметил капитан, а то почему-то не видно было совсем офицеров. Чем дальше, тем больше на него нападала какая-то оторопь, точно читает давешнюю газету или видит непостижимый сон.
- Кончено, совсем кончено, - бормотал он. - Что же, да что же это такое?!.
На какого-то рабочего с белой повязкой на рукаве городского пальто и с берданкой наткнулся он на углу двух улиц и посмотрел на него подозрительно: не разбойник ли?
- Ходишь еще? - сказал ему вдруг, криво усмехаясь, рабочий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11