Дело это было нетрудное, и справились с ним за какой-нибудь час.
Копали молча и споро, по-рабочему хекая и пыхтя.
VII
Один из четырех сумрачно говорил одному из шести - рязанцу:
- Мы что ж?.. Мы - совсем ничего... Проезжали тут мимо такие, как вы, говорили: "Товарищи, гарнизуйте на месте Советскую власть!.." Ну, мы, конечно, гарнизовали...
- Вы бы им пониже поклонились, старикам своим: "Так, мол, и так, ошибочка у нас вышла, дорогие папаши, простите!.." Они бы, глядишь, и простили, - заулыбался криво рязанец.
- Не-е!.. Ку-уда!.. Так рассерчали, - стра-асть! Теперя нам то-ошна дорожка будет!
Это скулил сухорукий председатель комбеда. Он был утлый на вид парень, - верблюжьи губы, утиный нос, а голова с перехватом, как лежачая просвирка печаткой вперед, и глаза выпуклые, как у близоруких.
Теперь они были натруженно красные, эти глаза, и всё изумленно мигали.
- Видать, что не из очень ты умных, - решил, оглядев его всего, рязанец.
- Очень умных у нас игде взять?..
- Ось, слухай, - тем временем вполголоса говорил другому полтавец, - чи такi дурни у вас тут живут, що им абы сiрое, то и вовк... Шо вiн, партийный, чи шо, - от той лядачий? - и кивнул на сухорукого.
- А ты, значит, по-русскому балакать не можешь, - отозвался тот не без насмешки. - А я, видишь ли, по-хохлацки не понимаю.
- Гм... А революцию понимаешь?
- Это дело совсем особое... Потому как я сам год пять месяцев во флоте служил.
- Без году пять месяцев?.. Много!
- Так что вашего брата-хохла мы тоже знаем отлично... "Самоприделение народностей без анекси и контрибуции!.." Зна-аем!.. Уче-ены! Как зачали в семнадцатом году определяться, черноморский флот делить, - так они себе, ваши хохлы, "Кагул" забрали!.. Ну, молдаванов у нас восемьсот человек нашлось, - тем давай "Волю", - дредноут самый лучший. "Мы, - говорят, - на нем свой флаг выкинем!.." А мы тогда, - великороссы назывались, - собрались это всего-то нас девяносто человек на весь флот, - ни одного корабля нам не досталось!.. До того досада взяла! Сошли мы все на берег, анархистами себя объявили да с черным флагом по улицам пошли... А один с дурной головой так даже в море кинулся!
- Видал такого? - кивнул на него татарину полтавец и уж заискрился весь, чтобы отмочить шутку, но татарин спросил матроса:
- Вы тоже комбед?
- Нет... Ревком.
- Председатель?
- Ну да... а то кто же?.. - И довольно строго наморщил немудрый, но упрямый, четырехугольный, сектантский лоб, закусил заячью губу, поиграл тяжелой челюстью.
Плечи у него были дюжие и шея, как налитая. Одет он был в матроску и сподники - по-домашнему.
Остальные двое здешних держались вместе и лицами были схожи. Оба кудреватые, веснушчатые, мелкозубые; глаза беспокойные, мышиные. И когда они перекидывались отдельными словцами насчет комиссаров, то понять их было невозможно.
- Это там какие? - спросил сухорукого еврей. - Ваши или же чужие?
- Наши... Братья они... - Помолчавши, добавил: - Воры.
- А-а!.. За бандитизм тут сидят? - догадался еврей.
- Не-е... Это тоже комбед.
И совсем понизил голос до шепота:
- Из-за этих двух чертей и я-то сижу... Конокрады... Их сколько время в острогу держали, а как тюрьмы открыли, и они, вот они, тут! Так зачали главировать - ку-да!.. Всю правилу наизуст знают, что и как делать... Весь народ поразорили!..
- А кто же был председатель?.. Ведь вы же, товарищ?
- Во-от! Я!.. Нешь я спротив их могу!.. Когда их в острогу напратиковали во-он как!.. Я ничего не мог!.. "Отбирать у богатых все дочиста!.." Ну и отбирали... Спроти нас, конечно, все богатые вышли.
Холодная была с земляным полом, но в ней стояли нары. В углу на нарах спиной к окну лежал латыш и хрипел. Может быть, ему переломили ребро: иногда он тихо, сквозь зубы, стонал и кашлял кровью. Как наиболее сильного, его сильнее всех избили; однако был жестоко избит и студент. Кто-то ударил его по лицу таким жестким - прикладом ли, кулаком ли, твердым, как приклад, или подкованным сапогом с размаху, - что вбил ему зубы в левую часть языка. Два зуба он выплюнул, но язык сильно распух, левый глаз заплыл, говорить было мучительно.
Только раз, когда он застонал протяжно, и татарин участливо спросил его:
- Болит?
- А-а, - протянул он, узнав его по голосу, - ну что... доехал?.. До Перекопа?..
Вечером, когда стемнело в холодной, татарин поймал у себя в кармане чью-то узкую руку и чуть различил мелкое лицо одного из воров.
- Ты что это, а-а? - повысил было он голос правого над виноватым.
А тот ответил спокойным вопросом:
- Табаку, товарищ, тебе не оставили?.. Курнуть бы...
Еврей, снявши френч, то закрывался им с головой, лежа на досках, то вскакивал, чуть только собачий лай становился гуще, и тревожил лежавшего с ним рядом полтавца, который сказал наконец:
- Спал бы ты, что ли, Мойше, - ну тебя к чертовой мамi!
- А может, наши!
- Наши и наши... Тодi найдуть... Лежи мовчки...
И шепотом на ухо полтавцу бормотал еврей:
- А если они нас... если они нас... расстреляют завтра?..
- Струсил?
Но было так жутко об этом думать и говорить, что сказал еврей:
- А ты в нашем Каменце не был?
Полтавец ответил зло:
- А на черта вiн мiнi здався, той Каменец?
И замолчал еврей.
Рязанец, пока видно было, неутомимо смотрел в окошко.
Часовые менялись, как и полагается по уставу, через каждые два часа, но большей частью позволяли это, и только один, из молодых, тот самый, который бежал вместе с другим парнем, теперь убитым, оказался так строг, что с первого же раза крикнул:
- Отойди прочь! Стрелять буду!
И ловко в два приема взял с плеча на изготовку. А когда рязанец, улыбаясь, сказал:
- Ого!.. Сурьезный дядя!.. - так решительно взял на прицел, что тот мгновенно сел на пол и бормотнул оторопело:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24