Вот я иду тернистым путем. На узкой моей тропинке стоит он, ее муж. Он мешает мне: она любит его.Я смотрю, как в садах изнемогает усталая осень. Рдеют холодные астры, облетают сухие листья. Утренники свивают траву. В эти дни увя-данья четко встает привычная мысль. Я вспоминаю забытое слово:Если вошь в твоей рубашке Крикнет тебе, что ты блоха, Выйди на улицу И — убей! 13 сентября. Генрих все эти дни прожил в Москве. У него в Замоскворечье семья. Только сегодня он уезжает в Петербург к Эрне.Он отдохнул, пополнел и окреп. Глаза у него блестят и уже нет вялых слов. Я давно не видел его.Мы сидим с ним в трактире. Здесь когда-то бывал с нами Ваня. Генрих ест и в промежутках между едой говорит:— Читали, Жорж, что в «Революционных Известиях» пишут?— О чем?— Да о генерал-губернаторе.— Нет, не читал.Он возмущен и говорит горячо:— Пишут о значении не только для Москвы, но и для всей России. Я согласен: этот акт — перелом. Теперь увидят, как мы сильны, поймут, что партия победит, не может не победить.Он вынимает тонкий листок печатной бумаги.— Вот, Жорж, прочтите.Мне скучно слушать его, скучно читать. Я отстраняю бумагу рукой. Я говорю с неохотой:— Спрячьте. Не стоит.— Что вы? Как же не стоит? Ведь для этого вся работа.— То есть, чья же работа?— Наша работа, конечно.— Для газетной статьи?— Вы смеетесь … Печатное слово необходимо. Нужна пропаганда террора. Пусть массы поймут, пусть идея борьбы проникнет в деревню. Разве не так?Мне скучно. Я говорю:— Бросим об этом. Слушайте, Генрих, вы ведь, любите Эрну? ..Он роняет ложку в тарелку и густо краснеет. Потом дрогнувшим голосом говорит:— Откуда вы знаете?— Знаю.Он в смущеньи умолк.— Ну, так берегите ее… И желаю вам счастья.Он встает, долго ходит по грязному кабинету. Наконец, говорит тихо:— Жорж, я вам верю. Скажите мне правду.— Что вам сказать?— А вы не любите Эрну?Мне смешно его хмурое, в красных пятнах, лицо. Я громко смеюсь.— Я? Люблю Эрну? Что вы? Бог с вами.И никогда .. . никогда не любили?Я говорю раздельно и ясно:— Нет. Не любил.Его лицо расцветает счастливой улыбкой. Он приветливо жмет мне руку.— Ну, еду. Прощайте.Он быстро уходит. Я долго сижу один за грязным столом, между грязными тарелками. И вдруг безудержно смешно: я люблю, она любит, он любит … Что за скучная песня. 14 сентября. Я сегодня не видел Елены. Я ушел вечером в Тиволи. Как всегда бесстыдно гремел оркестр, пели цыгане. Как всегда бродили женщины между столов, и их платья шуршали шелком. И я, как всегда, скучал.За соседним столом пьяный морской офицер. Блестит в стаканах вино, вспыхивают бриллианты у дам. До меня долетает смех и бессвязный говор. Медленно ходит стрелка часов.Вдруг я слышу:— Что вы скучаете здесь?Офицер, шатаясь, протягивает мне стакан. У него багровые щеки и подстриженные усы. Такие усы носил генерал-губернатор.— Как вам не стыдно скучать … Позвольте представиться: Берг… Пойдемте к нам, за наш стол … Дамы вас просят …Я встаю, называю себя:— Инженер Малиновский.Мне все равно, где сидеть: я лениво сажусь за их стол. Все смеются, все чокаются со мной. Плачут скрипки, а за окном сереет рассвет.Вдруг я слышу, кто-то спросил:— Где Иванов?— Какой Иванов?— Да полковник Иванов. Куда девался Иванов?Я вспоминаю: начальник Охранного отделения Иванов. Уж не его ли зовут? Я наклоняюсь к плечу соседа.— Извините, не жандармский ли полковник Иванов?— Ну да … конечно … Он самый … друг и приятель …Меня жжет желанный соблазн. Я не встану. Я не уйду. Я знаю: этот Иванов, конечно, носит с собою мой портрет. Я щупаю револьвер и жду.Входит Иванов. Он похож на купца, рыжебородый и толстый. Грузно садится за стол и пьет водку. Нас, конечно, знакомят.— Малиновский.— Иванов.Он пришел сюда пить и мне опять уже скучно.Вот опять желанный соблазн, — подойти к нему и шепнуть:— Джордж О'Бриен, полковник.Но я молча встаю. На дворе плачет дождь, спит каменный город. Я один. Мне холодно и темно. 15 сентября. Я спрашиваю себя: зачем я в Москве? Чего я могу добиться? Елена только любовница. Она никогда не будет женой. Я знаю это и все-таки не могу уехать. Я знаю также, что лишний день — лишний риск и что на карте стоит моя жизнь. Но я так хочу.В Версале, в парке, с веранды видны озера. Между нежными боскетами и кокетливыми клумбами их берега чертят четкие линии. Влажным дымом клубятся фонтаны, молчат зеркальные воды. И над ними сонный покой.Я закрываю глаза: я в Версале. Я бы хотел забыть об Елене, я бы хотел сегодня покоя. Течет река жизни. День встает и уходит. А я, как раб на цепи, с моей любовью.Где-то вдали ледяная высь. Горы блещут лазурью, девственным снегом. Люди мирно живут у их ног, мирно любят и с миром же умирают. Им светит солнце, их греет любовь. Но, чтобы жить, как они, нужны не гнев и не меч… И я вспоминаю Ваню. Может быть, он и прав, но белые ризы не для меня: Христос не со мной. 16 сентября. — Милый мой, отчего ты всегда печальный, — говорит мне Елена, — разве я не люблю тебя? Вот смотри, я подарю тебе жемчуг.Она снимает с пальца кольцо. В золотом кольце, как слеза, большая жемчужина.— Береги ее … Это моя любовь. Она доверчиво обнимает меня.— Ты горюешь, что я тебе не жена? О, я знаю: брак, — привычка любви, вялая, без блеска любовь. А тебя я хочу любить … Я хочу красоты и счастья…И задумчиво говорит еще:— Почему люди пишут разные буквы, из букв слагают слова, из слов — законы? Этих законов библиотеки. Нельзя жить, нельзя любить, нельзя думать. На каждый день есть запрет… Как это смешно и глупо .. . Почему я должна любить одного? Скажи, почему?И я опять ничего не умею ответить.— Вот видишь, Жорж, ты молчишь. Ты тоже не знаешь. Разве ты никого не любил? . .Мне жутко. Да, я любил не одну и я никогда не знал, зачем пишут законы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25