Я ответил, что с тех пор, как полюбил Лисия, мне кажется невозможным, что душа может угаснуть.
– Душа, - отвечал он, - это вызванный пресыщением сон человека, поевшего, выпившего и утолившего свою похоть. Но когда тело терзается голодом, или жаждой, или желанием - что останется от этой души, кроме собачьего носа, ведущего прямо к мясу? Собака умирает и сгнивает, и нос ее уже не чует ничего.
Он говорил так, словно ненавидит меня и не хочет оставить мне ничего, дающего радость. Но я вспомнил, как подвел недавно Сократа и как Лисий меня упрекнул, а потому сделал паузу, чтобы подумать. Наконец проговорил:
– Если заставить толстого старого человека бежать на длинное расстояние, он упадет замертво. Но разве это доказывает, что такое расстояние нельзя пробежать? Вот почему я думаю, Федон, что душа переживает тело; я видел, что тело можно не только купить и продать, но и вынудить делать то, что человеку ненавистно и с чем он никогда не смирится; но душа его может остаться свободной, и сохранить мужество, и противиться року. Поэтому я верю в душу.
Он молчал какое-то время, шагая так быстро, что стала заметна хромота, вызванная раной. В конце концов буркнул:
– Не могу поверить, что ты знал.
Я ответил, что никогда не затронул бы этой темы, разве что умолчание грозило бы отдалить нас друг от друга.
– Я не умею таить что-либо от Лисия, - добавил я. - Но ты можешь положиться на него, как и на меня, - он не болтун.
Он коротко рассмеялся:
– Не тревожься. Критий знает.
Через какое-то время, узнав, что он никогда не был за пределами Города, я повел его на прогулку в сосновый лес у подножия Ликабеттских гор. Там он и рассказал мне, как попал в рабство. После того, как их город находился в осаде уже несколько месяцев, его отец, тамошний стратег, собрал отряд добровольцев на штурм осадной стены афинян - отчаянное предприятие, которое почти увенчалось успехом. Федон, сражавшийся бок о бок с отцом, получил там рану, но заживала она очень плохо, потому что к тому времени мелосцы почти умирали с голода. Афиняне вызвали подкрепление и закрыли бреши в осаде; после этого пища вообще перестала поступать, и им осталось только сдаться на милость врагу. Федон, который не мог идти сам, лежал в постели и прислушивался к шуму, поднявшемуся, когда открыли ворота и в город вошли афиняне. Вскорости он услышал пронзительные вопли женщин и предсмертные крики мужчин. Ворвались воины, стащили его с ложа и поволокли на агору. Там его швырнули в толпу подростков и детей, которых согнали в овечий загон. По другую сторону высилась гора трупов только что убитых людей, и бойня еще не прекратилась; и посреди кучи тел торчала голова его отца. На агоре имелось возвышение для аукционера; и здесь, откуда все можно было хорошо видеть, но все же оставаться в стороне от суматохи и грязи, стоял Филократ, командующий афинского войска, и руководил бойней, уничтожением воинов, - по приказу афинских граждан. Резня продолжалась довольно долго. Федону не повезло - его доставили туда достаточно рано, и он видел своими глазами, как притащили его любовника со связанными руками и перерезали ему горло. Когда пришло время отводить на корабли женщин, Филократ спустился с помоста, чтобы выбрать пару рабынь для себя. Остальных увезли на продажу. Вот тогда Федон в последний раз видел свою мать - ей было в ту пору чуть больше тридцати лет, и она все еще сохранила красоту.
На Пирейский работорговый рынок он попал совсем ослабевшим от раны; но Гург решил рискнуть ради его красоты и сумел хорошо его выходить. Поначалу Федон не понимал, что это за место, и думал, что ему придется работать банщиком. А когда понял, отказался от пищи и питья, предпочитая умереть.
– И вот тогда, - рассказывал он, - вечером пришел старый Гург и оставил возле меня чашу с вином. Вино было налито из кувшина, который только что вытащили из колодца, и чаша запотела от холодного содержимого. Я был слаб и измучен жаждой, и я сказал себе: "Ради кого я терплю муки? У меня не осталось больше ни отца, ни друга, на которых бы пало бесчестье, я не верю ни в людей, ни в какого-либо бога. Птицы и звери живут одним часом - и живут прекрасно…". Его обучили искусству нового ремесла, и он шел по высокой цене. Но вот однажды, чувствуя, что на душе тошно, а разум в смятении, он запер дверь изнутри, как будто у него кто-то есть, а сам выбрался через окно и отправился бродить по Городу. Проходя, услышал, как говорит Сократ, и остался послушать.
– А правда, Алексий, что есть какой-то афинянин, который живет в пещере и ненавидит людей?
– Да, это Тимон.
– Когда я пришел к Сократу, я во многом был таким же - душой, я имею в виду. Я научился отвлекать от них свои мысли, как пастух, который сидит в сторонке на камне, с наветренной стороны от козлов. Я не хочу делить свой камень ни с кем; и если кто-то из моих животных начнет домогаться человеческого отношения, то я давно научился ставить такого на место.
Мне не терпелось познакомить его с Лисием, но Федон поначалу все находил какие-то причины, чтобы уйти. Вскорости, однако, я представил их друг другу, и было ясно, что у обоих осталось хорошее впечатление. Еще через некоторое время, когда Лисий собрался устроить ужин для Сократа и некоторых из его друзей, я сказал:
– Жалко, что Федон не может прийти, Сократ был бы рад видеть его.
– Но почему же нет? - сразу оживился Лисий. - Это ты хорошо придумал. Я схожу туда заранее и куплю его время на тот вечер.
Я попросил, чтобы он взял меня с собой, но он отказал:
– Ты что, серьезно? Твоя репутация после этого никогда не очистится. Когда мальчики твоего возраста заходят к Гургу, то не затем, чтобы покупать, а чтобы продавать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151